Михаил Петрович Арцыбашев
Вечный Мираж
ВВЕДЕНИЕ
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО безмерно льстит себе, воображая, будто его мыслители способны уловить течение жизни, а художники и поэты изобразить ее. Мысль человеческая совершенно не в состоянии вместить, воображение не в силах представить, слово не может выразить того ужасного и смешного, возмутительного и трогательного, прекрасного и отвратительного, величественного и жалкого, что именуется жизнью.
История, оперирующая с эпохами, народами, царствами и классами, рисует жизнь только грубыми схематическими чертами, не дающими настоящего представления о страшной внутренней сложности этого явления, слагающегося из бесконечного разнообразия событий, чувств, идей и стремлений бесчисленного множества живых существ, непрестанно борющихся за свое существование во всех уголках земного шара, во все времена бытия человеческого.
Настоящая мера времени не века, на мгновения, а классы и народы состоят из миллионов отдельных людей, своей собственной жизнью живущих, по своему чувствующих и мыслящих.
А между тем именно в их микроскопических существованьицах, в их мимолетных радостях и страданиях заключен подлинный смысл человеческой жизни, к каким бы результатам не пришло человечество в своем общем движении, какие бы задания ни ставили перед ним Бог или природа.
Жизнь не в столкновениях народов, борьбе классов, создании религий и философских систем. Она в том, чего все эти события являются завершением: в мыслях, чувствах и поступках всех людей.
Всякое историческое событие есть ни что иное, как совокупность усилий и переживаний большего или меньшего числа людей; значительность его может измеряться только значительностью этих переживаний.
Легенда о всемирном потопе не потому так ужасна, что потоп, якобы, грозил уничтожением всего человеческого рода, а потому, что в его мутных водах погибали миллионы живых существ, с бешенством отчаяния боровшихся за свою собственную жизнь. Если бы каждому из этих существ в отдельности не угрожала гибель, мысль об уничтожении человеческого рода не ужаснула бы никого. Опустевшая земля вступила бы в сонм необитаемых планет, бесчисленное множество которых и ныне вращается в мировом пространстве, и жалеть об этом было бы некому и не для чего.
Великое переселение народов ужасно не потому, что это было переселение именно народов, а потому что это было движение миллионов живых людей, как саранча, в крови и грязи, в лишениях и болезнях, среди пожаров, убийств и грабежей идущих по лицу земли. Одних гнало честолюбие, других власть, третьих голод, четвертых личные связи, пятых жажда грабежа и насилий, но каждый из этих людей шел со своими собственными интересами, со своими радостями и печалями, не отдавая себе отчета ни в общих размерах, ни в последствиях того движения, в котором он участвовал. Большинство погибло еще задолго до окончания пути, а движение это улеглось не тогда, когда это было необходимо для человечества, а когда все отдельные песчинки осели на дно.
Трагизм великой французской революции не в том, что она уничтожила феодальный строй, а в том, что она послужила кровавым фоном для смертельной борьбы множества личных интересов, честолюбий, желаний, идей, корысти, ненависти, любви, зависти, мужества, трусости, страданий и смерти.
Ужас наполеоновского похода в Россию не в том, что им был положен предел воинственному расширению французского влияния на дела Европы, а в том, что сотни тысяч живых людей были убиты в сражениях, замерзли в снегах русских степей, остались без крова, потеряли своих близких, пережили все муки страха и отчаяния, на какие вообще способен человек. Весь трагизм этой страницы истории заключается между страданиями последнего французского солдата, замерзшего на Смоленской дороге, и страданиями сокрушенного честолюбия императора Наполеона.
Великая Европейская война ужасна не потому, что рухнула мечта о всемирной гегемонии Германской империи, и британский капитализм восторжествовал, и карта Европы изменилась, а потому, что в течение нескольких лет миллионы ошалевших от злобы и страха людей зверски убивали и калечили друг друга, разоряя целые страны и обрекая миллионы других людей на сиротство и нищету.
И к каким бы результатам ни пришла грядущая всемирная социальная революция, трагизм ее будет не в падении того или иного класса, а в том, что множество живых, страдающих людей будет втянуто в смертельную борьбу, обречено на муки и гибель. В случае ее победы не торжество идеи будет важно, а облегчение участи опять-таки миллионов живых людей. Но хотя бы для грядущих поколений выгоды этой революции были бы даже неисчислимы, они все-таки ни на йоту не уменьшат ужаса страданий и смерти тех, кто падет в этой борьбе.