"Если представить себе все то множество бед, страданий и мучений, которые солнце освещает на пути своем, то станет ясно, что лучше бы ему производить на земле так же мало жизненных явлений, как и на луне!" — писал Шопенгауэр.
"Болезни, страсть, зависимость от воли и власти других — неустранимы" — говорит Гартман, — "и сколько бы ни изобретали лекарств от страданий, число их будет расти скорее. Веселая, беспечная молодость всегда будет малой частицей жизни, а большая часть ее всегда будет погружена в угрюмую старость." Жизнь человеческая, как и жизнь всякого иного живого существа, буквально построена на страдании. Страдание положено в основу каждого чувства, действия и мысли. В сущности говоря, только страдание и является настоящим двигателем жизни, и жизнь застыла бы в мертвенном бездействии, если бы страдание и страх страдания не толкали ее на поиски спасения. Всякое сознательное творчество и всякое бессознательное влечение равно возбуждаются или прямой необходимостью бороться со страданием, или желанием предохранить себя от страдания в будущем.
Только бессилие личности и страх одиночества создало общение между людьми, легло в основу общественного строительства, создавая семью, государство, все виды ассоциаций. Только борьба с голодом, болезнью, смертью и смутным страхом перед тайнами окружающей нас природы двигает наукой. Тот же страх создает религии. Безобразие творит искусство... Мы любим, спим, творим, едим, испражняемся, мыслим, — только потому, что неудовлетворенность вызывает страдание или угрожает им.
Глубоко вдумавшись в любое духовное проявление человеческой личности, мы всегда в корне его увидим скрытое страдание.
"Рождение — страдание, старость — страдание, смерть — страдание, любовь — страдание, желание — страдание, всякая сильная привязанность к земному — страдание!"
Так сказал Будда.
И все наши попытки изменить этот извечный закон жизни до сих пор только приводили к разочарованию, доходящему до отчаяния.
"Все, что с таким страданием и старанием устраивают люди, если и стоит чего либо, то разве только того, чтобы все это с наслаждением бросить!" — говорит Толстой.
По определению Шопенгауэра, жизнь человеческая "подобна маятнику, который качается между страданием и скукой!"
Эти свидетельства мудрых о характере человеческой жизни можно было бы продолжить до бесконечности, но едва ли нужно тратить много слов для доказательства очевидности.
Если бы обладать таким нечеловеческим слухом, чтобы сразу слышать все звуки земли, — сквозь шум лесов и водопадов, сквозь шорох миллиардов движений, стук машин, шепот любовников, смех играющих детей, выстрелы, крик, смех, аплодисменты, свист и брань мировой толпы, — можно было бы различить один непрерывный, ни днем, ни ночью не смолкающий, вечный голос страдания. Стонут и хрипят умирающие, визжат рождающие, дико вскрикивают убиваемые, плачут обездоленные, жалуются обиженные, вопят о помощи погибающие, и все это — крики, стоны, плач и проклятия — сливаются в одну ноту — основную ноту жизни.
Природа не дала человеку возможности слышать все, и в этом большое счастье, ибо среди этой адской какофонии наше существование обратилось бы в сплошную пытку.
Изо всех зол, существующих в мире, самое великое зло — жизнь, ибо она заключает в себе все остальное!..
III
Однако, существуют люди, которые утверждают, что они любят жизнь, что жизнь есть радость и величайшее благо.
В большинстве случаев это — люди ограниченного сознания, недалеко ушедшие от своего четверорукого предка, вечно поглощенные удовлетворением самых грубых потребностей своего организма. Для прославления жизни им совершенно достаточно материального благополучия, дающего вкусную и обильную пищу, красивую обстановку, развлечения и половое наслаждение. Если они стоят ступенькой выше, они извлекают те же наслаждения из области искусств, из общения с интересными людьми, из легкой игры ума и даже игры в науку. Но это уже предел, и они резвятся в мире, как резвилась обезьяна в тропическом лесу: чем гуще, запутаннее и непроницаемее его листва, тем больше простора для игры — и только.
Другая группа "утверждающих жизнь" состоит из людей, охваченных какой нибудь навязчивой идеей. Это люди или религиозно настроенные, или фанатики социальной борьбы. Первые настолько подчиняют свою жизнь грезящейся им воле какого-то божества что совершенно не способны критически относиться к ней, и если не могут отрицать наличности страданий, то стараются оправдать их какой-то мистической необходимостью. Они рабы по природе. Для них жизнь мудра и прекрасна уже потому, что она послана по воле их Господина. Их счастье в том, чтобы творить волю Пославшаго. Где кончается здесь бред, вызванный причинами, лежащими в основах жизни, и где начинается простая глупость — сказать мудрено.