Капитан стоял у окна, заложив руки за спину и смотрел на улицу. В открытую форточку тек сырой зимний воздух, гомон людей, раздраенные звуки духового оркестра. Варя назвалась, он не обернулся.
– Проходите, садитесь, – скрипнул бесцветным голосом.
Внутри нее все оборвалось. Неужели худшее? Но Боже мой, разве так сообщают о худшем? Кроме того, просто не верила. Ни капли, ни секунды не верила в то, что с Володей может что-то случиться. Глупо, по-девчачьи совсем, и все же.
Прилепкин наконец соизволил отвернуться от окна. Прошествовал к столу, взял двумя пальцами какой-то лист и протянул Варе:
– Ознакомьтесь, пожалуйста.
Она попыталась вчитаться. Фразы были сухие: «открытие доказательства невинности», «противозаконное обхождение с подчиненным», «преступный приказ». Варя подняла глаза на капитана:
– Володя… не виноват?
Прилепкин криво усмехнулся.
– Как изволите видеть. Радуйтесь.
– Но… как же это открылось? – прошептала она, уронив бумагу на колени.
Вместо ответа капитан снова подошел к окну, словно там творилось что-то очень интересное.
– Рекомендую вам, барышня, поспешить к Пищаловскому замку, – внезапно проговорил он злым голосом. – Там, видите ли, выпускают на свободу несчастных жертв проклятого режима. В том числе и вашего Шимкевича.
Варя не поняла, но топнула ногой:
– Прекратите так себя вести! Мало того, что вы и раньше надо мной издевались, так теперь, когда выяснилось, что Володя не виноват…
Капитан оборвал ее подчеркнуто-любезно:
– Да-да-да, разумеется. Конечно же, Володя не виноват. Вот из-за таких вот невиноватых Володей… – Он снова сорвался на злобу и враз умолк, словно растоптал ее в себе. Уставился невидящим взглядом в окно, вниз.
Тогда Варя подошла к окну и тоже посмотрела на улицу. Прилепкин смолчал.
Там, бухая барабанами и завывая оркестрами, шла веселая толпа людей с красным знаменем. На нем косыми белыми буквами было выведено «Да здравствуетъ Революцiя!» и «Николая Кроваваго – въ тюрьму!».
Ни Варя, ни Владимир так и не узнали никогда, что спасло его от неизбежного расстрела. А был это честный военный следователь, которому поручили вести дело Шимкевича. Дознаватель вник в обстоятельства, заинтересовался фигурой полковника Коломейцева и не сразу, в течение полугода, но сумел повернуть все так, что суду за преступный приказ был предан сам Коломейцев. Владимир же был полностью оправдан и с триумфом вышел на свободу вместе с другими заключенными минских тюрем 2 марта 1917 года – в день отречения императора.
Повенчались Владимир Шимкевич и Варвара Лепешихина после Пасхи. Венчал их отец Евлогий, венчал по их просьбе в бывшем полковом храме коломенцев на Военном кладбище. А когда шли после венчания домой, Владимир читал жене на ухо новые стихи Ахматовой, только что напечатанные в «Русском слове»:
И было радостно. Пришло время – и вот была пора…
Навстречу шли счастливые люди с красными бантами на груди, что-то пели. Глаза у них были невидящие.
А Варя, помнится, тихонько прижалась носом к виску любимого и шепнула:
– Навсегда?
И Владимир кивнул.
Красивое, страшное слово – навсегда. Не имеющее никакого отношения к земным людям. Ибо никакого «навсегда» в их хрупком мире не существует. Но зачем знать об этом штабс-капитану в парадной форме и его молодой жене, идущим неведомо куда по галдящей весенней улице?..
Глава пятая
Место для митинга солдатики выбрали себе привольное, видное – поляну на берегу Ислочи, там, где она изгибалась плавно. Реку здесь можно было перейти вброд, а над ней нависал красивый песчаный обрыв – невысокий, сиди да болтай ногами, глядя на воду. На другом бережку густо рос молодой ельник, частью повыжженный еще в боях шестнадцатого года. Красота!.. И тишина. Последний приступ боевой активности был здесь в марте 1917-го, когда весь полк, поддавшись общей весенней одури и германским зазывалам, намалевал плакат «Выхадите на дружныя разгаворы и закуски» и пошел брататься с противником. Длилось это до тех пор, пока наша артбатарея не шарахнула по братальщикам – и своим, и чужим – из трехдюймовок. Потом от любителей дружных разговоров только клочки шинелей пособирали…