*
“Да, именно эта часть правды: та, что требует от человека жертвы ради ближнего, выпадает из поля зрения. Напротив, правдой кажется неотдание своего, избегание жертвы, - думалось Илье, - поэтому-то люди и не видят никогда всей правды целиком, и потому только через жертву даётся истина”.
Глава 5
Кинизм против похоти. Сатир в трико.
Некоторое усилие потребовалось Илье, чтобы преодолеть вдруг возникшее притяжение души и взора, центр которого явила собой вошедшая в фойе библиотеки молодая и красивая дама - так автору хочется назвать её; но он вынужден признать, что дам теперь уж нет, и потому, скрепя сердце, говорит: гражданка. Усилием воли Илья отвёл глаза.
“Это лишь видимость, - стал убеждать он кого-то внутреннего, - просто форма, мираж, которым нельзя овладеть, который рассыплется при первом прикосновении. Мираж и должен оставаться миражом, - он не может дать больше, чем даётся мимолётному взгляду: к нему нельзя присматриваться, а тем более - прикасаться!”
Когда минутой позже в гардеробе он столкнулся с нею лицом к лицу, без скрадывающей дистанции, и заглянул в глаза, то увидел подтверждение своим мыслям. Тени под глазами, морщинки, грим, и растерянность, тоска, мольба; и, в следующую секунду, пустота за принуждённо остановившимся взором женщины, понявшей, что её очарование в данном случае не действует. Илья вновь отвёл глаза…
Поднявшееся было в груди привычное удовлетворение от “раскрытия правды мира”, торжество очередной победы над маской, на этот раз как-то быстро угасло. Это было знаком. Духовный воитель, участвовавший в войне превосходств, где он искал утвердить достоинство непосредственной экспрессии воли, исходящей из глубины души, против достоинства манер, приличий и положений, из которых соткана фата, покрывающая мир, как старую невесту, начал умирать в нём.
“Что же ещё другое мог ожидать я увидеть? - говорил он самому себе, - будто я не знаю, что жизнь существ, захваченных в плен тремя измерениями видимого пространства ужасна, будто внешность может меня обмануть.”
И вместо злорадного удовлетворения от знания того, что люди оставшиеся в плену у Владыки Вещей, живут плохо, невзирая на их попытки утверждать обратное; удовлетворения, происходящего от вражды к обществу, не оправдавшему ожиданий юного идеалиста; от отрицания общих заблуждений, которые не искоренились ещё и из собственной его души; от победы в витальном состязании с ним, - вместо этого удовлетворения он ощутил не унижающую, но заботливую жалость к людям, которую скорее можно назвать сочувствием, и которую, в последнее время он стал ощущать всё чаще.
*
Кто-то из владеющих умами классиков сказал, что степень цивилизованности общества определяется отношением к женщине. Автор читаемой вами книги, желая быть логичным и традиционным, применяет дедукцию и заключает из вышеприведенного посыла, что о степени цивилизованности того общества, в котором рос наш маленький герой, Никита, можно судить по отношению Никиты к женщине.
И отношение это выглядело противоречивым и многослойным. Излишне говорить, что в возрасте одиннадцати лет, в котором мы теперь застаем его, физические отношения полов были ему давно известны в подробностях. Интересные надписи на стенах и колоннах парадного, сопровождаемые просвещающими рисунками, он прочитывал едва ли не раньше, чем научился читать, - а читать он начал в пять лет. Кроме того, были дома, на этажерке, кое какие медицинские пособия по акушерству, которые он просматривал во время одиноких своих досугов в пустой квартире. Так что, когда один из школьных его товарищей, второклассников, мама которого служила в клинике гинекологом, притащил в класс толстые книги с захватывающими и одновременно стыдными картинками, они не были для него совсем уж внове. Но тогда, в возрасте восьми лет, эти всплески нездорового любопытства не занимали много места в душевной жизни. И не потому, что слаба была детская сексуальность (ошибочная мысль взрослых!), а потому что душа была слишком просторна. Зато теперь…