Теперь вот нужно было что-то придумывать. Поступить куда-нибудь ещё, чтобы воспользоваться бесплатными благами социализма дважды, Илья не мог, документы его были уже “запачканы” высшим образованием; поэтому он решил попробовать ткнуться в какую-нибудь аспирантуру, в которой бы можно было проволынить года три без расчёта на защиту диссертации. Поскольку Илья хотел именно волынить, а не работать, то, - как ни противно ему было, - пошёл вначале к философу Козодоеву. Но тот встретил Илью крайне холодно: видно было по нему, что к этим кормушкам подпускают далеко не всех… В НИСе у Ильи нашлась знакомая по диссидентскому подполью. Её шефом оказался тот самый, теперь уже бывший парторг, который открыл для аутсайдера Ильи двери именитой Аlma Маter. Знакомая взялась хлопотать за Илью. Пользоваться прежней, потерявшей силу протекцией Илья ни в коем случае не собирался; был уверен, что она только помешает, и надеялся на то, что бывший протектор забыл его за эти годы.
Знакомая, однако, вернулась с аудиенции обескураженной: “Оказывается, он тебя знает!” По её рассказу, когда прозвучала фамилия Ильи, шеф заметно испугался и поспешно стал отнекиваться. Самообладание столь сильно изменило ему, что он пробормотал даже нечто, вроде; “кто угодно, только не он…” “Я страшно удивилась. Никогда не видела его в такой панике. Что между вами?” Илья не ответил. Он всё понял и не удивился. Как “зам. по идеологической”, парторг, конечно, знаком был со списком студентов, проходивших по делу Скиниса. Илья тоже фигурировал в этих списках. Да и отдельное особое внимание Илье тоже уделялось, и, возможно парторг знал кое-что ещё, - всё зависело от того, насколько тесно был он связан с политической полицией. Обидно Илье было то, что Скинис вёл у них семинары по философии, а Илья ни один не посетил, - так презирал он тогда философию в её официальном обличьи. Теперь Скинис в ФРГ, его не достать. Легче ли ему? Бог знает…
Итак, вариант философской или иной гуманитарной аспирантуры, что называется, не выгорел (алхимический какой-то оборот?), да Илья и не особо надеялся. Заниматься физикой смертельно не хотелось, - но что было делать? И он решил попытать счастья в металлургическом институте, который всегда презирал, - в лаборатории металловедения. Всё-таки его диплом имел вес, как диплом выпускника известной научной школы…
И вот в один из противных летних дней, жарких и пыльных, действуя более по закону рациональности, чем по велению сердца (мягко сказано!), Илья выпал из громыхающего безрессорного трамвая Усть-катавского вагонозавода возле сталински-помпезного здания “металлургического” и направился к профессору Панфилову.
Явление божества всегда вызывает волнение в рядах воинства Люциферова, поклоняющегося блеску неба, но не правде его. Бесы принимают посланца небес по блеску, как своего князя, как совершенного беса. Иллюзия эта, однако, быстро рассеивается при более тесном контакте.
Илья вошёл, и с ним вошёл свет. Все сразу приосанились, вспомнив о том, какие они идеальные и научные. Панфилов был соперником Грудко и соперником неудачливым, но верившим в то, что несправедливость судьбы ещё будет исправлена. Когда он узнал, что Илья ученик Грудко, самолюбие и ревность распалились в нём, и он не сдержался, с напором спросив у Ильи, каково его мнение о Грудко как учёном? По возбуждённому и как бы полемическому тону, каким задан был вопрос, Илья понял, что в глазах Панфилова оценка Грудко давно вынесена, и его приглашают лишь присоединиться к ней. Утоляя немного свою неостывшую неприязнь к Грудко и действуя, как ему казалось, расчётливо, в виду своей главной цели, Илья отвечал дипломатично, но в тон, что он, де, сам судить не берётся, но что близкие сотрудники профессора оценивают его не выше, чем редактора журнала, да и то не физического, а технического.
Ушам Панфилова это было приятно, и он победно оглядел своих притихших девочек, корпевших возле аппаратов. Но вместе с тем он насторожился, пожалел о своей несдержанности. В нем пробудилась клановая солидарность. Ведь с такой же лёгкостью этот мальчишка мог осудить и его, Панфилова, и профессор посуровел, ставши внутри себя в охранительную позу. В нем боролись противоречивые желания: он и хотел взять Илью, потому что у него ещё не было по-настоящему талантливых учеников, и вообще всё больше ученицы, но и боялся, уже ощутив в Илье чужеродное, - слишком уж свободно тот держал себя. Он почувствовал, что Илья птица не ихнего полёта и, скорее всего, придется здесь не ко двору. Неосознанно он опасался главным образом того, что Илья, как несущий на челе явную печать Небесного Владыки, способен вынести не отменяемый вердикт осуждения и ему, и всей его технической команде.