Верный своему чутью, он спонтанно избрал путь постановки контрольного фильтра, выдвигая вперед те невыгоды работы с ним, которые могли отпугнуть свободную волю сына неба. Так примерно поступает благоразумная шлюха, предупреждая наивного молодого человека о своём истинном лице тем способом, что выказывает в его присутствии нарочитую не ожидаемую им вульгарность.
- Но у нас так заведено: будете делать, что Я скажу - с ударением на “Я”, категоричным тоном заявил Панфилов. Илья промолчал, хотя эта заявка Панфилова произвела на него ожидаемое последним действие.
Профессор, продолжая представление, обратился с милой руководящей улыбочкой к своим сотрудницам:
- Ну что, девочки, сегодня работаем без обеда?! - утвердительно-вдохновляюще, скорее, чем вопрошающе, сказал он.
Лица девчонок, вынужденных разыгрывать роли энтузиастов науки, заметно осунулись. Они промолчали, очевидно не собираясь так легко отдать свой обед. Он ободряюще потрепал по плечу ближе всех стоящую.
- А о защите не думайте, - вновь обратился он к Илье, - об этом я позабочусь, всё будет в своё время. Так что поразмыслите и приходите, если согласны.
- Хорошо, - сказал Илья и откланялся.
- Всего доброго, всего доброго…
Думать тут было нечего. Илью стошнило от Панфилова и его кухни. Он не пошёл бы к этому научному аншефу ни за какие коврижки. Затея с аспирантурой окончательно провалилась.
Года за два до этого один из сокурсников спросил Илью о его планах и о том, мечтает ли он о научном поприще? Илья тогда сказал в ответ, что он недостаточно глуп для науки. Теперь он вспомнил этот свой ответ с удовлетворением и чувством истины, а не только эпатажа.
Глава 44
Мы продолжаем дело Сталина.
Мог ли Никита не верить? Своим родителям, учителям, родителям его приятелей, сверстников? Красивым взрослым дядям и тётям, приходившим в гости, на застолья? Не верить радио, газетам, книгам, мудрым “слоганам” и лозунгам, висевшим на видных местах? Не верить столь убедительным карикатурам Кукрыниксов, не отпускавшим с обложек “Крокодила” сухопарого Дядю Сэма с мешком пушек и бомб за спиной; толстого, низенького Джона Буля в пробковом шлеме, под пальмой, со стеком в руке и неизменной уинстоновской сигарой в лошадиных зубах; или усыпанного таврами-свастиками кабана Штрауса, подымавшего рыло к покосившемуся дорожному указателю с надписью “Дранг нах Остен”; перебинтованных вдоль и поперек калек на костылях: Чан Кай Ши и Ли Сын Мана; а также чёрного датского дога Хаммаршельда, лающего с трибуны ООН на миролюбивые серпоносные и молоткастые предложения Страны Советов?
Как тут было не верить, если даже сторожевого пса, охранявшего только что построенный в городе местный телецентр с громадной вышкой, не уступающей по высоте Эйфелевой башне, тоже звали Даг Хаммаршельд?
А вся такая прекрасная, за ничтожными, безусловно, хотя и объемными исключениями, окружающая жизнь? В ней всё так быстро менялось к лучшему, возрастало… Можно ли было не замечать таких очевидных вех прогресса, как полуторка, сменившая трофейный велосипед БМВ в качестве персонального экипажа отца? И как потом полуторка сменилась “газоном”, - правда пока ещё с фанерной кабиной, но всё-таки в этой кабине появились уже какие-то приборы; тогда как в полуторке были только руль, рычаг передач и педали. Исчезли очереди за мылом, булыжная мостовая кое-где заменялась асфальтом, парки и туалеты стали бесплатными, обучение детей - совместным; разрешили провожающим выходить на перрон вокзала; и, наконец, явилась она - красавица “Волга” со сверкающим оленем на капоте. Когда Никита впервые увидел её на Горьковском спуске, он глазам своим не поверил: вот она, овеществленная мечта о неоновом рае!
Марки Авиапочты, походы в Антарктиду, Славные китобои, переход на тепловозную тягу, переходной мост на пляж, писк первого спутника, ловимый с помощью только что приобретённой радиолы ВЭФ, первая американская выставка в Москве с шикарными “шевроле”, “кадиллаками” и “бьюиками”; автоматика и телемеханика, отечественная пластмасса, и ещё многое, многое другое, что сыпалось как из рога изобилия во всё увеличивающемся количестве на публичное поле, с каждым новым годом, отдалявшим страну от войны и голода. Молодое поколение, радостно переживавшее этот естественный послевоенный рост, с особой досадой смотрело потом на брежневское оскудение семидесятых… Вместо обещанного партией коммунизма, к 1980 году они получили дефицит и неслыханную коррупцию.