Никита поступил так вовсе не потому, что он был смел или мог на что-то рассчитывать в драке с местными; нет, он просто не в силах был развязать внутренний узел. Что-то предательское внутри, привязанное к самооценке, вело его на погибель. Да и то сказать, - разве это легко: выбрать между физическим выживанием и смертью морального “Я”? Воображение, столь развитое, теперь отказывало ему; он как-то не мог себе представить, что вот эта толпа парней, уже собравшаяся на краю площадки, будет нещадно бить его ногами, - и вовсе не ради Лены и её парня, что в армии, а просто из “легальной” возможности наконец-то кого-то хорошо побить, и даже убить.
Они соблюли все формальности: позволили совершиться преступлению. Вина была налицо, все видели. Двое подошли к Никите и взяли его крепко под руки. Лена, увидев это, в испуге прикрыла рукой рот, как бы сдерживая готовое вырваться “Ах!”. Уж эти мне девочки! Они хотят и свободы, и достоинства в любви и, в то же время, не прочь и от рабства, коль скоро оно может гарантировать им замужество, - если уж со свободой и достоинством ничего не выйдет…
Никита, уводимый шпаной, всё-таки успел окликнуть Михаила, товарища нового по работе в кессоне, который к счастью оказался рядом. Тот, намётанным глазом оценив ситуацию, бросил своей партнёрше короткое “извини” и последовал за Никитой…
Глава 45
Мир, который невозможно оклеветать
- Подсудимый, встаньте! Имеете ли вы что-нибудь сказать в своё оправдание по существу предъявленного вам обвинения?
- Да, я скажу. Граждане судьи! Гражданин прокурор и граждане свидетели обвинения, - с которыми не имел удовольствия быть знакомым до этого часу, - инкриминируют мне клевету на общественный строй, или, - как формулирует обвинение, - злонамеренное сочинительство и распространение заведомо ложных измышлений, порочащих и т.д. Так вот, я решительно заявляю, что обвинение это несостоятельно по причинам совершенно объективным и не зависящим от моей злонамеренности или способности измышлять и распространять… И объективное это обстоятельство состоит в том, что существующий в стране режим просто невозможно оклеветать: (недоуменный шёпот в зале, судьи склонились друг к другу и к председательствующему): придумывайте, что хотите, измышляйте самые невероятные истории, самые ужасные преступления и факты коррупции, и, безо всякой сверки с действительностью нашей общественной жизни, вы можете быть при этом уверены, что всё измышленное вами - правда! (Ропот в зале. Председатель звонит в колокольчик.) Просто уже потому, что раз вы смогли измыслить нечто, значит то же самое измыслил и кто-то другой, и ещё третий, и в обстановке общего нравственного растления обязательно найдётся тот, кто осуществит эти измышления. То же самое относится и к власти, ибо если нет правовых ограничений власти, то любое злоупотребление ею, которое только возможно, обязательно найдёт себе место в политической практике…
- Подсудимый, ближе к делу!
- Я говорю о самой сути дела. Существуют общие посылки, которые нельзя не разделять, будучи человеком, а не марсианином. И одна из таких посылок та, что всякому действию предшествует мысль, а мысль, в свою очередь, раз появившись, обязательно осуществится. Поэтому, - я повторяю, - мы свободны измышлять, не сверяясь с действительностью, коль скоро речь не идёт о конкретных лицах и обстоятельствах, и быть при этом уверенными, что кто-то из наших сограждан уже осуществил эту мысль или близок к её осуществлению; и закрывать на это глаза, позволяя быть только “хорошим” мыслям, значит просто прятаться от реальности. Таким образом, ясно, что обвинение лишено элементарной логики…
- Подсудимый, довольно. Ваше время истекло. Я лишаю вас слова.
Суд удаляется на совещание. (Судьи встают и покидают зал. К подсудимому из зала бросаются близкие. Их немного, совсем немного…)
На этом пункте Илья оставил свою фантазию, в которой представлялся резонирующим перед судьями подсудимым. Он частенько таким вот образом проигрывал в мыслях случавшееся или могущее случиться с ним, предварительно проживая в игре или переживая “пост фактум” различные затрагивавшие его события и ситуации.
“Да, дело этого парня безнадёжно”, - сказал он сам о себе, подсудимом, в третьем лице, как бы подводя итог игровому эксперименту.
“Люди сокрушают друг друга в борьбе со злом (с “гадами”); народы сокрушают один другого. Льются реки крови. Всякий раз объявляется решительная победа… А зло остаётся невредимым и даже усиливается. Оно прячется в стане победителей. И чем внушительнее победа над врагом, чем более принесено жертв, тем надёжнее чувствует себя зло, присвоившее победу себе. Странно, но люди как-то не замечают добра в себе и его силы: они отождествляют себя со злом, и последнее постепенно вытесняет добро и становится наследником (незаконным) его славы, его заслуг…