В ушах Ильи зазвучал мысленный спор с дядей, отставным полковником Красной Армии:
- Что теперь за молодёжь? Им абсолютно наплевать на всё. Только бы напиться, накуриться…, в армии не хотят служить! А ты, ты ведь никакой пользы обществу не принёс.
- А вы лучше были?
- Мы?! Да для нас это честь великая была - в армии служить, родине помогать. Мы всегда были готовы…
- Однако оказались не готовы, в сорок первом?
- Каждый лично был готов умереть за родину, и пошёл бы в бой, не раздумывая, по первому приказу.
- Каждый был готов, но все вместе оказались не готовы…
- Все вместе, - это другое дело.
- Значит, то были уже не вы, когда все вместе? Но что же это за готовность? Ситуация-то ведь не личная, а общественная. Один, как известно, “в поле не воин”. Раз немец объегорил вас всех скопом, значит - и каждого в отдельности. Я понимаю так, - и в этом весь фокус, - что “быть готовым” в данном случае - это быть готовыми именно всем вместе, как обществу, как структуре, как организации людей.
- Все вместе тоже готовились к войне. Просто был просчёт, ошибка командования.
- Только лишь ошибка? А не была ли эта “ошибка” закономерной? Может быть, дело вовсе не в ошибке, а в том, что вы все вместе оказались поражены злом? Вы смотрели на зло вовне и ждали врага извне, между тем, как тот самый враг, в другом обличьи, давно победил вас изнутри и хозяйничал за вашей спиной. Ведь вначале зло всегда приходит изнутри…”
“Точно! - подхватил Илья собственный аргумент в мысленном диалоге, - зло приходит изнутри. Большинство не видит его, но пророки видят: они видят его внутри и потому предсказывают скорый приход его извне! Такова “механика всех библейских пророчеств.
И как раз те, кого зло поразило изнутри, часто становятся борцами со злом внешним”.
Тут Илье вспомнился Вадим, осведомитель охранки. То был жалкий тип, разрушенный напряжением между великостью притязаний и малостью жизненных соответствий этим притязаниям. К тому же был он “недомерком”, что рождало сильный импульс к компенсации. Говорят, поначалу он блистал на физфаке: толкал какие-то идеи. Какое-то время с ним даже возились наши именитые мужи. Вадим вдыхал фимиам и, как видно, не выдержал опьянения славой: спился, скурился, запустил занятия и вылетел на вечерний. Вечно без денег, он не гнушался получать серебренники от тайной полиции, - хотя в большей степени его платой было чувство собственной значимости, а ловушкой - страх перед той же охранкой. С другой стороны, его томило ощущение греха. По совокупности же томлений, он не в силах был удержать в себе своих нечистых тайн; он постоянно бахвалился участием в каких-то операциях по поимке каких-то шпионов… Странно, но он очень походил в этом на поэта Гумилёва, который тоже играл в конспирацию перед дамами, - и доигрался…. Не помогли ни Ленин, ни заступничество Горького. Железный Феликс был непреклонен. И Гумилёв ступил на роковую доску. Сын моряка, он и погиб по-морскому, идя по доске. Жаль, что не над морем, а над чёрной ямой в земле, вырытой чекистами.
Названный Вадим был приятелем Пикулева, но Илья им не интересовался, и ни за что не стал бы с ним возиться, если бы не Рустам. Для Рустама Вадим был экземпляром, проблемным объектом. Он любил выискивать у ближних личные трагедии и привносить в них свою нравственную помощь. Так он обретал себя, более подлинного, нежели тот студент-троечник, которым он мог ощущать себя в рутинных ситуациях общества, построенного по образу “работного дома”. Илью не трогала даже попытка суицида, совершенная Вадимом. Для Рустама же, напротив, это был знак: санкция, данная свыше, на безусловное право вмешательства его в судьбу Вадима.
И вот они идут втроём; Вадим, Рустам и Илья, по мокрым от дождя улицам, прыгают через лужи… “Странно, - думает Илья, - ведь этот типчик фактически донёс на меня, хотя и представил всё дело так, будто предупредил. Да, и донёс, и предупредил, - всё вместе. Мило. Он шёл, чуть поотстав, скептически улыбаясь на россказни Вадима и не веря ни единому слову. Где-то там, в далёком детстве, он уже встречал одного такого, - Аликом его звали. Тот тоже не гнушался ничем, ради того, чтобы быть центром внимания. Сын милицейского генерала, он тоже всё “ловил шпионов” (то было известное время шпиономании, и бум шпионской беллетристики). Тогда только-только схватили за руку полковника Пеньковского, сбили Пауэрса, и наполнили книжный рынок шпионскими книжками. Это сделало своё дело. Все мальчишки только и мечтали о том, чтобы выследить шпиона. На этом Алик и играл; таскался с отцовским именным пистолетом за пазухой и разыгрывал слежку за шпионом. Школьные приятели Ильи с увлечением включались в талантливо разыгрываемый спектакль, подогретый настоящим пистолетом. Илья же не верил. Приятели сердились на него за его скепсис: им хотелось верить в шпионов так же, как нынешнему соседу Ильи, Ивану Палычу хотелось верить в летающие тарелки, и трезвость Ильи в этом пункте ему тоже не понравилась.