Как-то нас пригласил один лесничий, помочь ему накопать картошки. Несколько нас, девчат, пошли и собирали до самого вечера. Когда стемнело, он пригласил нас к себе в дом. Жена сварила соус со свининой, поставила пиво, и накормила нас хорошо. И ещё дали нам по ведру картошки за работу.
У нас проблема была не только пронести в барак, но и сварить её. Посреди умывалки стоял большой котёл. Снизу он топился, в нём мы грели воду, стирали, купались, - хотя купаться в нём нам не разрешали. Никакого другого очага и никаких кастрюль у нас не было. Но девчата и тут вышли из положения: сшили сумочки, положили в них каждая свою картошку и, надев сумочку на палку, опускали в котёл, - так и варили. А в это время какая-нибудь из нас стояла у окна и следила, чтобы полицай не застал нас за этим занятием. Если он приходил, мы открывали окно и выбрасывали сумки с картошкой за окно, а сами начинали делать вид, будто стираем бельё. Он, конечно, чуял запах картошки, но покрутится, бывало, и уходит.
После первого удачного опыта вязания на заказ стала я вязать регулярно. Двадцать два платочка связала. Кто что даст. Кто кусок пирога, кто хлеба, кто чулки шерстяные… Девчат посылали каждое утро в овощехранилище перебирать бурак и морковку. Мне посоветовали ходить туда работать за других и есть там овощи. И вот я ходила и ела. Съем три бурачка, морковкой заедаю. Начала я поправляться. Так услышала Богородица мои молитвы.
Глава 49
Прощай немытая Россия
В один из морозных бесснежных дней последней её поздней осени, отработав с утра на пользу общества веником и шваброй, Вера вновь принялась за тальму, которую она вот уже неделю вязала на продажу из грубой, красной пряжи. Тут же вертелись коты (странно было бы, если бы одинокая старая девушка с такой судьбой, в России, не была бы кошатницей). По “Маяку” сообщали спортивные новости:
“…сегодня в другом западногерманском городе, Вуппертале, состоится турнир по гандболу, в нём примут участие…”
Вупперталь! Вера вздрогнула при звуках этого имени. Странно было слышать его, произнесённым так обыденно здесь, в ее комнате. Диктор сказал “в Вуппертале” с такой точно благодушной интонацией, с какой говорил бы о Саратове или Ярославле. Именно это вызывающее несоответствие значения этого имени для Веры и тона, каким оно было произнесено, обожгло её. Она невольно съёжилась, будто вдруг оказалась в окружении врагов. Так же благодушно, наверное, сообщал своим соотечественникам немецкий диктор в то далёкое лето о том, что в Вупперталь прибыл первый эшелон с “остарбайтерами”, которые благодаря победам Вермахта получили прекрасную для них возможность приобщиться к немецкой культуре, культуре высшей расы.
*
Стоя у маленького окошка товарного вагона, глядя и не видя ничего перед собой, Вера мысленно прощалась с каждым домом, деревцем, с каждым камушком во дворе. В глубине сердца пряталось невысказанное чувство обиды на свою страну, которая так много хвалилась своей силой, а теперь так легко отдавала детей своих в немецкое рабство. Обида эта не имела выхода к сознанию в прямой форме и прорвалась неожиданно и непонятно для Веры: когда с немецкой точностью, ровно в 18 часов тронулся их эшелон, в ушах Веры, заглушая вопли и плачи перрона, сами собой зазвучали Лермонтовские строки:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ
И вы, мундиры голубые
И ты, послушный им народ
Рассказ Вирсавии:
Поезд шёл без остановок. Справить нужду было негде, - ведь хлопцы были рядом. И мы мучились весь день. Я думала, что мочевой пузырь у меня лопнет. Только в час ночи поезд остановился. Никакой станции не было. Мы выбежали дружно на насыпь, присели. Ничего не было видно, чувствовалось только, что рядом с тобой ещё кто-то сидит, но никто не обращал на это внимания…
Впереди было ещё два месяца пути, а я за три дня съела свои продовольственные запасы. Началась страшная пытка голодом. У девчонок было много всего: они даже огрызки за окно выбрасывали, а я стеснялась у них просить. Думала: раз они, видя, что я ничего не ем, не предлагают мне, значит нельзя просить. Первое время я боролась с собой: казалось, вот, сейчас не стерплю и попрошу хлеба у девчат. Но каждый раз, как только соберусь просить, что-то меня останавливало, - гордость какая-то особая. Старалась обмануть голод сном. Потом смирилась, притупилась и целыми днями смотрела в окошко. Тогда-то вспомнила я того дедушку, который выбирал хлеб из сорных ящиков, что стояли против церкви. Бывало, выкопает корочку из мусора, целует её и кладет в торбу. Это казалось таким странным, противным, что он грязный хлеб из сорного ящика ест. А он говорил людям: погодите, придёт время, будете вы, как я теперь, каждую корочку целовать. Могла ли я думать, что время это так скоро наступит.