Стали мы проезжать украинские золотые поля. Это была прекрасная картина, она отвлекла меня от мыслей о голоде. Переливающиеся волны пшеницы и большое красное солнце, - то был восход. Нас везли через Синявку на Белую Церковь.
Шли дни, я всё голодала. Только раз на всём пути до Белой Церкви мне удалось поесть. Дело было ночью. Поезд остановился и долго стоял. Наши ребята ушли куда-то и потом вернулись с ящиком масла, который они украли из эшелона с продуктами. Всем досталось по миске сливочного масла. Я ела его без хлеба, пока мне не стало плохо. Оставлять было нельзя, если бы немцы увидели, они бы нас постреляли. Ребята сказали, чтобы мы съели всё до утра. Я не могла съесть и, - как ни жалко было, - выбросила остатки с миской за окошко.
В одну из ночей, когда я спала, лёжа на грязном полу, колёса сильно застучали, и мне показалось, что мы едем обратно. Я как закричу: девочки, мы едем обратно! Но меня быстро успокоили: объяснили, что это только кажется…
Кончились, наконец, казавшиеся бесконечными белорусские леса по обеим сторонам дороги. Целую неделю - одни леса, стройные высокие деревья. И ни крошки во рту. Последний раз в Белой Церкви выдали по мисочке похлёбки. Но и до этой мисочки нужно было дотянуть, дожить. Голод уже перестал быть голодом: перешёл в какую-то полусонную пустоту, ощущаемую вне тела, перед глазами. Теперь лес кончился, значит появилась надежда, что их, наконец, покормят. Вдоль дороги теперь стояли дома, переходящие в города, маленькие и большие. То была уже Польша.
В 10 утра приехали в Лодзь красивый, зелёный город, совсем не военный. На станции нас встретили поляки. Подходили к нам, спрашивали: откуда? Удивительным было, что они говорили по-русски, хотя и не совсем правильно. С девочками украинками они общались совсем легко. Предупреждали нас, что в Германии очень плохо. Мы ведь ещё не знали этого. Многие надеялись, что будут нормально жить, работать в цивилизованной стране. Одна полячка подошла ко мне и предложила идти к ней. Она хотела меня спрятать. Но я боялась отстать от своих девчат, - ведь я так похожа на еврейку. Пока я с ними, в колонне русских, я русская, а одна… Кто станет разбираться, армянка я или еврейка? Убьют и всё. Отказалась. Полька жалостливо покачала головой. Она, наверное, тоже думала, что я еврейка.
Вскоре нас построили и привели в большой двор. В глубине его стояла баня. Он был огорожен высоким кирпичным забором. Повсюду были немецкие солдаты. Смотрели на нас, смеялись, шутили непонятно. Дали нам опять по миске баланды и прессованную пшеницу в виде скибки хлеба, в целлофане. Пшеница была совсем сырая, твёрдая, есть было невозможно.
Потом стали заводить в баню, по десять человек. Те, кто уже помылись, выходили из бани по другую сторону, так что мы их не видели и не знали, что с ними. Наша очередь подошла только к вечеру: оставалось нас человек шесть, девушек лет по шестнадцати. На дверях стояли немецкие солдаты, нам нужно было раздеваться перед ними. Мы не знали, как нам быть. Но выхода не было, мы должны были пройти санпропускник перед въездом в Германию. А солдаты ходили группами, смотрели, фотографировали. Было стыдно и унизительно. Мы разделись как можно быстрее, потому что самое стыдное было именно раздевание, и, прячась друг за дружку, кучкой побежали в душевую. Там нас тоже встретил немецкий солдат в фартуке. Он выдал вам по куску мыла на двоих и мочалку, а после полотенце. Мы наскоро искупались, оделись в свою прожаренную одежду, и нас вывели через другую дверь в какой-то темный и холодный коридор. На полу была постелена солома. Наступала уже ночь, и мы легли на солому. Рано утром нас разбудили и повели обратно на вокзал. Там посадили в эшелон и отправили дальше.
Ехать оставалось недолго, но я была очень голодна, и поэтому казалось, что дорога эта никогда не кончится…. Огней не было. Германию тогда уже бомбили. Ночью эшелон внезапно остановился. Двери отворились, и всем сказали выходить с вещами и строиться около вагонов. Мы выходили, переминаясь затекшими ногами. Вокруг было совсем темно, ничего не видно; только узкая полоска неба высвечивалась чуть-чуть между чёрными кронами деревьев. Построились на ощупь в ряд по одному и, цепляясь друг за друга, пошли вслед за полицаем. Полицай шёл впереди с фонариком, освещая себе дорогу, а я ориентировалась по светлой полоске неба. Шли мы, казалось, долго. Я не отрывала глаз от звёздной сероватой ленты над головой, а рукой держалась за девчонку впереди меня, а сзади за меня держалась другая, и так мы шли всё вперёд и вперёд. “Слепые ведут слепых” - подумалось мне.