Ваня же, будучи по преимуществу левым, являл собою то, чем он, собственно, и был - нескованным никакой рефлективной формой проявлением той душевной полноты, которое рождалось в нём его реальными отношениями с близкими людьми. И Ваня-правый служил при Ване-левом лишь косноязычным толмачом, который кое-как пояснял окружающим его переживания, если они не были понятны сами собой. Игра его была развита слабо: не выходила за пределы детского подражания тем, кто ему нравился, и была лишена претензии на достоверность.
Интересно отметить, что если Никита больше любил пользоваться атрибутами отца - надевал его сапоги и полевую сумку, - то Ваня предпочитал туфли матери и её старую кожаную сумочку, в которой держал всякие склянки и медные деньги.
Излишне говорить, что Никита презирал Ваню за то, что тот не знал логики взрослого мира и не умел в нём найтись. Ссоры, порождаемые негодованием Никиты на поведение Вани, были весьма часты, “Идиот!” - в исступлении кричал Никита, апеллируя к своему кристаллическому Небу. “Что ты говоришь! - увещевала его мать, - если бы ты знал, какую страшную вещь ты говоришь, ты бы молчал!”.
К стыду нашего героя, следует признать, что его неприязнь к младшему брату в значительной мере питалась ревностью. С рождением брата, Никита перестал быть исключительным центром внимания в семье. Отец теперь больше любил Ваню, про которого все решили, что он весьма на отца походит. Никита же не походил ни на кого, и поэтому отец решил, что он походит на мать, хотя это было не так, и матери он казался странным мальчиком, почти что эльфом.
Но больше всего возмущало Никиту то, что взрослые привлекаются глупым поведением Вани, позволяя себе игнорировать при этом изощрённый спектакль, который Никита ревностно для них разыгрывал; хуже того, они брали сторону Вани в конфликтных ситуациях, где правота своя казалась Никите совершенно очевидной.
И вот, Никита, оскорбленный до глубины души, уже плачет, лёжа в мохнатой пыли под большой железной кроватью в затемнённой комнате, в то время как в другой, ярко освещенной, царит оживление, центром которого служит ненавистный дурак Ваня.
Никита разыгрывал различные роли, смотря по ситуации, но едва ли мог отдавать себе отчёт о той реальной роли (в ином смысле этого слова), в которой он выступал по отношению к младшему брату. А между тем, он стал для него агентом подминающего жизнь давления формы, которое господствовало в обществе, где явились они на свет; давления, которое отныне начнёт преследовать Ваню на жизненном пути, породит в нём комплекс неполноценности, разрушит его дружбу с отцом и наложит грустную печать на всю последующую жизнь.
*
Сегодня, с самого пробуждения, Илье тяжело сдавило сердце. Хотя он старался бодриться, в душе его царил непокой, который сказывался в ногах, которые шли излишне быстро. Кто-то жалкий, испугавшийся этого непокоя, суетился на лице и в гортани: старался как будто что-то напевать, силился через открытые миру глаза перенести гармонию утра на мятущуюся душу, но это ему не удавалось. Илья не знал, что это было, и только позже расценил своё утреннее беспокойство как предчувствие неприятности.
Неприятность оказалась мелкой, но совершенно выбила его из колеи. В нём вновь пробудился и начал терзать его своею яростью зверь, который ощетинивался и рычал всякий раз, когда Илья, верша свой моральный суд над ближними, обнаруживал для себя несовершенство других людей, какую-либо неправомерность их поведения, затрагивающую его тем или иным образом и требующую жертвы за чужой грех; тогда в очередной раз разверзалась пропасть гордыни праведности между ним и теми, с кем он понужден был тереться локтями в сутолоке обыденной жизни, и просыпалась скаредность, возмущающаяся платой за других.
Зверь этот в бессильной ярости бросался на стены божьи, ограждающие другие “Я”, не будучи вправе навязать ближним требование изменения их “греховной природы”, образа жизни и поведения. Илья не мог спустить зверя с цепи, ибо и сам Христос не требовал, но лишь советовал и намекал. Оставалось мучиться. Мучения его не были смиренными и, через то, благими, а строптивыми и потому тяжёлыми, производящими скрежет зубовный. Проклятие, произнесённое некогда Рустамом, и обещавшее Илье мучение от несовершенства ближних, продолжало сбываться.