На заводе меня перегоняли с одной работы на другую. Я нигде толком не работала, больше болела. Как-то поставили меня убирать стружку из-под ножниц. Немец быстро работает, стружка вьётся длинная, цепляется за ноги, царапает. Я не успевала убирать. Разозлилась, бросила работу и уселась возле печи. Немец мой пожаловался мастеру. Тот подошёл ко мне и ударил меня по лицу с силой, так что я чуть в стенку не влипла. Эту картину видели наши военнопленные, работавшие тут же, они подошли к мастеру и сильно его ругали. Тогда он взял трёх французов, и они убрали стружку. Меня же, в наказание, поставили на уборку цеха по ночам, - как бы понизили(!). Но мне это было только на руку: я всю ночь спала под печкой, и только под утро прометала дорожку посреди цеха. Одинокими этими ночами тосковала по дому ужасно.
Ещё в самом начале нашего пребывания здесь нам раздали почтовые карточки, чтобы писать домой. Девчонки повыбрасывали их: не верили, что они дойдут до адресата. А я всё же написала матери. Девчонки смеялись надо мной, но я ждала ответа - так хотелось мне получить весточку из дома. И вот, в феврале 1943 года я получила на проходной письмо. А работала я в тот день в вечернюю смену, подавала листы железа сопливому калеке Францу, которые он резал на ножницах. Письмо лежало у меня на груди и так мне хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью, но никого не было рядом. Наши все были в бараке, и я показала письмо Францу. Он посмотрел на штемпель и сказал мне, что Ростов уже русский: показал жестами, что немцы, мол, драпают оттуда.
От такой новости я чуть не захлебнулась. Как можно было усидеть на работе и не обрадовать девчонок. Дождаться утра было совершенно невозможно. Я терпела до трёх часов ночи, а потом всё же попросила Франца отпустить меня в лагерь. Он посмотрел на меня проницательно, погрозил пальцем и сказал: “знаю, знаю, зачем идёшь…”, и отпустил. Я помчалась, и куда только мой страх темноты делся! Ворвалась в дверь. Все спали, было тихо и темно. А я как закричу: “девчонки, а Ростов-то наш!!”
Глава 52
Улица Войны
“Не могу спокойно пройти по этой улице. Стою и смотрю, и перед глазами вновь и вновь возникают картины моего детства и войны. Про себя я называю её “Улица Войны”.
Наш дом по этой улице стоял напротив бани N5. Помню первый день в новой квартире, - только переехали. Утро такое хорошее! Вышла я на общую веранду и слышу голос чудный, как у оперной певицы. Подумала: радио. Прошла вдоль веранды, вижу: окно раскрытое и женщину в окне, в ночной сорочке - расчёсывает волосы длинные свои и поёт. То была Марья Алексевна, соседка наша. Замечательно пела. Очень любила её слушать. Жаль только - сильно она пила. Муж её, Сильвестр Филиппов, ругал её, бил, отбирал водку, но ничего не помогало. Она прятала свои бутылки по соседям, и у нас прятала. Сильвестр скандалил с нами из-за этого. Был он кривоногий, косоглазый, но - большой мастер, столяр краснодеревщик - делал мебель на заказ, на дому работал.
Во дворе у нас тютюна была, развесистая. На ней я впервые Олега увидела, первую мою любовь. Сидел на ветке мальчик в тюбетейке и обирал ягоды. Я подошла. Он увидел меня и качнул ветку. Тютюны посыпались, шлёпаясь о землю, разбиваясь. Я стала собирать. В это время мальчишка достал из кармана камушек, прицелился и запустил в меня. Я ойкнула, схватилась за макушку. А он, противный, засмеялся.
- Не подбирай с земли, они грязные. Залазь сюда!
- А как? Я не умею.
С того дня мы подружились. Он был красивый, белый, а я была страшная, чёрная. Боялась, что он не сможет меня полюбить.
Кроме Марьи Алексевны была у нас ещё соседка, тётя Феклуша. Она сочувствовала нашей с Олегом дружбе. Устраивала нам ненарочитые свидания. Пригласит к себе на чай, сделает бутерброды, а сама уйдёт. Олег мне очень нравился, но я чувствовала, что я ему - не пара, и поэтому отталкивала, скрывала свои чувства, и оказалась права. Однажды Феклуша подошла ко мне и сказала: “Я знаю, ты любишь Олега”.