Всё было ясно заранее: надо было уходить в тайгу, на необжитые места. Но легко ли было оставить родную деревню, где жили поколения предков? Бросить землю, обработанную любовно своими руками, бросить подворье, где всё так прилажено к месту? Но делать было нечего. Тяжёлой горечью наполнилось сердце Егора, когда привели с артельных работ лучшего его коня, и пришлось подвесить его к балкам конюшни на помочах, так как не держали подламывающиеся ноги. Вся семья Егора собралась вокруг несчастной лошади: дети плакали. Тут и решился Егор: ждать боле нечего, нужно уходить немедля. И раскатал он с сыновьями избу, продал расписной фаэтон и то, что осталось ещё из движимости, погрузил скарб и детей на две телеги, и двинулся по болотным кочкам в тайгу, в верховья Туры.
Там, из таких же, как он, бежавших от колхоза мужиков сколотил Егор рыбачью артель, и стали они ловить рыбу, и продавать её в Нижний Тагил и Тюмень. Но не успело их дело наладиться и окрепнуть, как и здесь настигли их вездесущие заготовители и привезли им план по сдаче рыбы в потребкооперацию. Смириться со включением его свободного труда в произвольную, надуманную и разорительную систему заготовок Егор не мог. В душе его окрепла какая-то мрачная решимость. Брови его сдвинулись к переносице и больше уже не расходились к прежней достойной безмятежности. После беседы с заготовителями, в ходе которой он едва вымолвил несколько безразличных слов, Егор велел жене собираться.
Он уходил в тайгу, как медведь от своры борзых, и в его уходе было нечто большее, чем преследование своего личного интереса, которого не хотел он принести в жертву чуждым целям. Это был протест. Тот самый протест, который двигал и его не столь отдалёнными предками. Все они были беглецами и искателями личной независимости; начиная от основателя рода, курского крестьянина, который при первой возможности уйти от великорусского рабства, отправился с семьей в незнаемую далёкую Сибирь.
Гнёт мира, гнёт государства, гнёт соборного греха, и единичное бытие, отстаивающее свою безусловную ценность…
Деревню Тагильцы основал прадед Егора, который, в свою очередь, не согласившись с общиной, ушёл в тайгу один, выбрал место, срубил избу, привел жену из остяков и стал жить, как хотел. Его прозвали Новосёлом. От него и пошли они все: Новосёловы.
Ноги - поистине великое орудие народной демократии, обязанное своим бытием бескрайним российским просторам. Всю свою жизнь Россия, лишённая возможности голосовать руками, голосует ногами. Обширна страна наша, но вот, пришли худые времена, когда и в ней стало тесно.
Сыновья разошлись и разъехались по городам. Егор оставил жену с двумя дочерьми у кумовьёв в Кошуках и ушёл в тайгу один, с ружьём и лотком - мыть золотишко. Оставшейся без кормильца семье было несладко. Приходилось дочери Егора нянчить чужих детей, вместо того, чтобы учиться в школе, а то и побираться по богатым остяцким деревням. Но Егор был непреклонен. Он не нуждался во властях, - ни в дурных, ни в хороших, - для того, чтобы жить. Между ним и новейшим временем пролегла глубокая борозда. Своим крестьянским нутром Егор понял, что примирения быть не может, что его хотят уничтожить. Ощущение самоценности своей было, однако, столь велико в нём, что для сохранения своей внутренней сути он готов был жертвовать всем, даже семьей.
Два года жил он в тайге, на заимке, питаясь рыбой, дичью и лесными плодами. Мыл песок по таёжным речкам. Старший сын давно уже звал их к себе, в далёкий южный город, слал вызовы, но Егор не хотел ехать с пустыми руками на благоволение сына: не мог позволить себе нарушить строгую крестьянскую иерархию: думал на золото опереть свою гордость отца и хозяина. Намыл он золота из уральской гранитной дресвы, сплавил слиток в полкилограмма весом, завернул его в тряпицу, положил за пазуху и воротился к бедствующей семье своей, или вернее - к немощному остатку её.
Они ехали долго, пересаживаясь с поезда на поезд; сутками сидя на переполненных вокзалах, выстаивая многочасовые очереди в кассы, чтобы прокомпостировать (или, как тогда говорили, “прокампассировать”) билеты.
На одном из вокзалов, притомленная дорогой жена Егора заснула на своих вещах, пока сам Егор ходил с чайником на перрон, за кипятком. И украли у спящей Прасковьи чемодан, и вместе с ним всё намытое Егором золото. И не столько жалко ей было золота, сколько чемодан был хороший, фанерный, - Егор с германского фронта привёз; и вещи там были нужные. И ещё зазорно ей было перед мужем, да и жалко его. А золото-то, - бог с ним! Опасное оно нынче…