“Они отдают богу лишь субботу, а в остальном посвящают себя земной жизни, хотя непрерывно талдычат о загробной. Я же отдал Высшему всего себя, всю жизнь, и теперь, уже в зрелом возрасте, после многих мытарств, обратился, наконец, к своим матерьяльным проблемам, которые долгие годы находились в полном небрежении, и это ставится мне в упрёк!” - кипятился в душе Ильи претендующий на мирское признание человек.
“Ну, и в самом деле, какая же разница между нами? Я не делаю того, что они, не несу их жертв, но и обратно - они не делают того, что делаю я. Что же важнее? На что призирает Бог? Разумеется, на моё! Но, правда, можно и обратно спросить: а что я сделал? в чём моё посвящение? Что это такое, чего они не сделали, а я сделал? Или, лучше переформулировать: что совершенно явственно отличает меня от них?”
По-настоящему, Илья не мог без запинки ответить на этот вопрос даже самому себе. Потому продолжил свои обличения: “Они глупы и неграмотны, и думают: это достоинство. Сочинили, будто и Христос ничему не учился. Вижу их совершенно как слепых щенят. Им оставили в пользование Знание, которого сами они отнюдь не в состоянии выработать. И значит, это не их знание. Они рабы! А я в состоянии достичь знания: я могу узнать имя Бога! Что может быть выше? И разве можно без этого?!”
Здесь Илья остановил свой беззвучный монолог и застыл на секунду в ожидании подтверждающего отклика из своего “внутри”. Получив этот отклик, он вдохновенно продолжил свою апологию:
“Да, в этом всё дело. Я пожертвовал всем, что ценят люди, чтобы пройти до конца по пути Адама, на который тот вступил соблазнённый мудростью Змея, мудрейшего из существ, - по пути Знания. Это моя жертва и моё служение до сих пор. Я познал правила игры, чтобы не нарушать их никогда. В итоге я могу идти за своим знанием, но не за людьми. Лев Толстой называл это: “не жить чужой совестью”, не принимать индульгенций от мира. И он был прав”.
“Всё допытываются, какой я церкви? Не могут определить меня. И в самом деле, как узнать о человеке, кто он, если на нём нет татуировки? Не в силах вместить: как это, имеет суждение вероисповедное и не принадлежит никакой церкви? Откуда же тогда взял своё суждение? О прямом сообщении с Отцом и помыслить не могут: стаду поставлена крепкая загородка. Бог, мол, приходил к людям в добрые давние времена; и только к праведникам, таким, как Моисей или Енох, или Давид, или пророки, - не нынешней породы. В сей же греховный век люди могут, мол, сообщаться с Богом только через свидетельства древних, т. е. через неизменяемое вечное Писание. Реальная же встреча с Богом состоится лишь при конце света. И в то же время молятся, чего-то там просят у Бога…; но если можно просить у Бога квартиру, отчего же тогда невозможно испросить наставление в богословской истине? Нет, можно только молить о том, чтобы Бог помог усвоить заученное - что проповедник от Его имени сказал”.
*
- Давненько, давненько не видели вас: что так долго не приходили?
- Разве долго? - смущённо улыбнулся Илья. Внутри опять росла досада: он это предвидел: у всех один и тот же вопрос. Долго, коротко… Какая чепуха! Будто они могут длиться во времени! Никто не может длиться. Это ведь смерть! Длятся какие-то знаки, посторонние вечно текущему бытию. И если бы не это непрерывное гераклитово течение, то сохраняемое относительно него не воспринималось бы, как длящееся.
- Нет, ну, в самом деле, Илья, где ты пропал? Не заболел?
- Здоров.
- Таинственный ты человек: ни адреса, ни слуху, ни духу. Ну, почему ты не приходил?
- Дозволения не было.
- А сейчас есть?
- Как видишь.
- Сам себе разрешил?
- Не-ет, - с ноткой категорического отрицания в голосе, обязанной страху неверного истолкования, сказал Илья, - сам я ничего не делаю.
- Крепко значит веруешь? Но как же в церковь не ходить?
- Греховно мне в церковь ходить: молчу тут, улыбаюсь, а правду не говорю вам.
- Ну что ты, Илья, какую правду?
- А ту самую, что слепые ведут слепых. Каково видеть, когда люди, сами далёкие от спасения, вместо того чтобы двигаться под руководством духа истины к познанию себя, воображают, будто спасают других. Но спасти других, безусловно, не умеют, и только богохульствуют своей суетой.
- Ну, это ты резко, очень резко, Илья. Надо снисходить к людям.
- Резко? А это не резко, когда человек не успевши толком и Библию прочесть, спешит проповедать другим. А что, спрашивается? Он даже не проверил себя: действительно ли откровенные истины находят в его душе отклик или он просто соблазнился принадлежностью к общине, публичной ролью в ней? Ты вспомни, Иисус ведь никого к себе не звал: кроме тех, кого Отец приводил к Нему. А церковь всех хочет вместить, и тем выдаёт себя как область Сатаны.