Последующие несколько дней Никита бесцельно слонялся по коридорам главного корпуса, не приходя ни к какому решению. В начале главы мы как раз и застали его в процессе этих слонов и оставили стоящим перед стендом с фотографиями, чтобы тем временем рассказать историю от начала.
Так он и стоял, не зная, что предпринять. Сессия уже закончилась, начались каникулы, и поэтому в коридоре не было ни души. В этой одинокой тишине дверь деканата открылась гулко, и в коридор вышел Александр Павлович. Никита повернул голову навстречу и зам. декана поймал выражение потерянности на лице его. Всегдашняя неприступная самоуверенность и высокомерие слиняли теперь с этого, так нравившегося Александру Павловичу русского лица. “Гордость нации…” - мелькнуло у него в голове. Добившись своего, он готов был оказать милость. Он обратился к Никите и спросил без обиняков, будто и не было никакой просьбы Никиты перед тем: “Так вы хотите учиться на заочном?” “Хочу” - с готовностью отвечал Никита. “Ну, тогда пойдёмте, напишите заявление”.
На вновь написанном заявлении о переводе зам. декана поставил размашистую резолюцию: “Ходатайствую”, и расписался.
- Ну, вот, это другое дело, - сказал декан заочного, принимая заявление, - а вы говорили, будто не ладите с зам. декана. Вы зачислены на третий курс…”, и он назвал группу, делая одновременно пометку для себя.
Так Никита впервые познал “двуязычие” бюрократии, восточное по духу, и запомнил, что “не возражаю” значит “отказать”, а “ходатайствую” означает “удовлетворить”. Ошеломлённо пережёвывая это открытие, стоя за дверью деканата, Никита вместе со вздохом облегчения покачал головой из стороны в сторону, что означало: “ну и ну!”.
Глава 61
Плац
“Округа стонет!” - патетически восклицал краснорожий майор, стоя на штабном крыльце перед по-ротным строем батальона курсантов, вверенного был его командованию на период военных сборов, проводимых для студентов, обучавшихся на военной кафедре университета.
В мысли майора “округа стонала” от мародёров-курсантов, по ночам совершавших налеты на сады. Но это была неправда. Стонать той округе было незачем: в окрестных садах было полно яблок: они падали, гнили в траве. Можно было, договорившись с колхозом, набрать их целый грузовик и утолить летнюю жажду военно-соборных по свежим плодам. Вместо этого, однако, в обед по-прежнему подавался компот из сухофруктов в алюминиевых кружках, которые так и просились, чтобы их привязали цепочками к бачку. Неоднократные предложения пом-комвзводов из старослужащих о снаряжении специальной “зондер-команды” для сбора яблок и прочих плодов, приносимых окрестной землёй, неизменно отвергались командованием. Естественно, что при таком неразумном отрицании человеческого естества явились самодеятельные летучие отряды, которые, нелегально оставляя часть, решали эту проблему для себя и своих друзей на свой страх и риск. Но их было совсем немного. Известно ведь, что советский студент - это не немецкий бурш семнадцатого века; что он существо довольно робкое. Отходили на промысел не столько любители яблок, сколько любители приключений. Адресуясь именно к их похождениям взывал в пространство плаца краснорожий майор, приподымаясь на носках своих хромовых сапог и снова опадая на пятки, в такт волнам своего зычного голоса.
Может быть его, как патриота, занимали убытки здешнего колхоза? Скорее всего, нет. Колхоз, в сущности, не терпел убытков, так как яблоки собирать всё равно было некому. Однако дРлжно было колхозу сделать вид, что он радеет об общем добре, и майору, в свою очередь, нужно было показать, что он тоже общественно-сознательная личность и понимает заботы колхоза. Поэтому майор играл: он играл роль Тимура, а “мародеры” представляли шайку Квакина.
Илья всматривался в бритое, натужное лицо под фуражкой…
Майору было трудно. Он ощущал недостаток власти. Внешне всё было, как обычно: привычные для глаза ровные ряды пилоток и гимнастёрок цвета тины, со сверкающими пуговицами и бляхами ремней, начищенные кирзовые сапоги…. Но души, которые таились за этими наглухо застёгнутыми, несмотря на жару, воротами, были ему непонятны и неподвластны. Ведь это были не обычные солдаты, но студенты университета (!), перед которыми он, в сущности, очень робел, потому что был “сугубым” провинциалом, впитавшим весь советский порядок ценностей. Прямой опасности, как будто, не было: никто из курсантов всерьёз не нарушал устава и порядка прохождения сборов, но… было в поведении их нечто такое, неуловимое, что смущало майора.