Чувствовались непозволительная вольность, непочтение к чинам, неверие в службу и твёрдое знание временности их военного положения. Эти студенты в армии уподоблялись христианам в античном Риме, уверенным в близкой гибели этого мира и торжестве своей изначальной свободы. Они только терпели, и терпели презрительно, и начальствующие Рима подозрительно смотрели на них и не могли понять, и это их раздражало: мы столько делаем для народа, а этим ничего не нужно!? Хуже же всего было то, что культурное превосходство над офицерским корпусом так и лучилось из них. и с этим майор ничего не мог поделать: у него не было достаточно времени и власти, чтобы показать им, что они - говно. И он пользовался фактом мародёрства, чтобы хотя бы намекнуть на это. Хороши бакалавры, обносящие сады! В сущности, он должен был быть благодарен им: они давали ему повод нравственно возвыситься и прочитать нотацию этим интеллектуалам. Что он и делал. Но делал излишне часто, и, к несчастью, у него не хватало фантазии, чтобы представить себе всю смехотворность ситуации. Чуть ли не каждое утро батальонный смотр начинался всё той же сакраментальной фразой: округа стонет! - пока, наконец, будучи произнесённой в очередной раз, она не вызвала гомерического хохота в рядах первой роты, чей смех был тут же подхвачен остальными…
“Краснорожим майором” комбата прозвал Илья за его всегда красное лицо, - каковым цветом его майор был обязан не столько традиционному армейскому пьянству, сколько постоянному натужному усилию казаться грозным и властным. На деле майор был безвольным; и не то чтобы добрым, а просто никаким. Краска искусственной ярости на лице смешивалась теперь с краской стыда за себя. Он стыдился того, что эти студенты в мундирах, плохо маскирующих интеллект - вольные, а он - раб. За ними было будущее, у него же от будущего оставалось одно желание: по выслуге лет выйти на пенсию подполковником и получить квартиру где-нибудь в Майкопе или Белой речке, там завести дачу и жить на этой даче отдельно от жены. Он грезил о своих яблонях и, может быть, ему загодя казалось обидным, что и его яблони будут обносить какие-то босяки. В то же время он по-своему любил студентов, и был в этом отношении совершенно советским майором, то есть человеком глубоко невоенным. Он бы хотел видеть студентом своего сына, который плохо учился, и, понимая преимущество армии перед штатской интеллигенцией в части дисциплины, желал принести пользу Родине: восполнить недостатки студентов своими армейскими достоинствами. Для этой цели он учредил ежеутренний батальонный парад, на котором студенты маршировали перед ним прусским парадным шагом с пением идиотской песни: “Связисты удалые, ребята боевые!”. Стоя на возвышении, он неизменно кричал колонне, что первая рота, в рядах которой маршировал Илья, поёт плохо, и заставлял шагать и петь по второму кругу. “И лучше выдумать не смог…” Интересно, кем он себя воображал, принимая парад? Маршалом Жуковым?
Студенты топали, потели и глотали пыль на плацу, с которого тщательно удалена была всякая былинка, ибо в траве могла безвозвратно утратиться гулкая четкость парадного шага.
Ничто не вызвало у Ильи большего негодования, чем операция по прополке лужайки, долженствующей стать плацем, предпринятая в первый же день сборов. Студентам подали это мероприятие в рамках начавшейся уже тогда кампании по борьбе с амброзией: травой, которую по убеждению многих советских граждан нам специально “подбросили” американские империалисты, для буквального удушения советского народа ядовитой ее пыльцой.
Весь личный состав пяти рот батальона выполз на карачках на будущий плац и вручную выдергал всю траву под присмотром старшины, сверхсрочника, не расстававшегося с бульдогом на поводке и тростью, - прямо как в английском фильме. Через час на месте прекрасной зелёной лужайки рыжела пыльная плешь плаца, а на руках “соборян” вздулись зелёные от травяного сока волдыри, окаймленные по краям красным.
Но, стоп! Не заврался ли автор? О какой армии, наконец, идёт повествование? Откуда, чёрт дери, у вечно пьяного советского старшины английский бульдог и английская трость?
Илья тоже немало удивлялся этой странной атрибутике, которой он никак не ожидал встретить в армии, ведь эта мода - ходить с бульдогом, и на гражданке-то ещё не прижилась… Однако вот, и армия совсем не чужда выспреннему идеалу. Старшина тоже куда-то стремился и теперь хотел показать этим высокоумным юнцам, что и тут, в адыгском лесу, люди не лыком шиты, и имеют понятие о культуре. Вместе с тем он был глубоко убеждён, что человек, не прошедший военной службы, не может считаться полноценным мужчиной, и компенсировать этот недостаток не в силах никакое образование. Частенько после отбоя он не давал ложиться спать особенно высокомерной первой роте. Расхаживая перед уставшим строем со своей собакой и тросточкой, он заплетающимся языком требовал от студентов, чтобы они “не думали” и “не воображали”, и что он ещё покажет им, что такое настоящая служба. “И лучше выдумать не смог…”