Но, так или иначе, а теперь Илья оказался в поле зрения полиции на более длительный, чем ранее, срок, и те начали спешно строить для него невидимый эшафот. Но получался тот плохо: выходило опять что-то неопределённое: что-то среднее между лобным местом и ораторской трибуной, или между электрическим стулом и курульным креслом. Общественность почему-то явно не хотела понимать, что от неё требовалось, и, вместо того, чтобы обличать и ругать Илью, хвалила и выгораживала его.
Инспектор по кадрам, тесно связанная с ГБ, согласно чиновничьему штатному расписанию, раздражённо бросила на стол подписанную начальницей цеха характеристику на Илью, прошипев в боковое от неё пустое пространство: не знает, что подписывает и кому подписывает! Характеристика должна была быть плохой, и на это были сделаны соответствующие намёки: ан нет, она написала хвалебную характеристику! Получалось так, что для охоты на ведьм историческое время оказывалось явно неподходящим. Народ отчего-то осмелел и не желал понимать намёков. В результате следствие балансировало в неустойчивом положении между слишком откровенной фальсификацией дела и его закрытием за недостаточностью улик.
Политические соображения говорили за закрытие, но…, с другой стороны. Илья - величина “X”, неизвестный член в уравнении. Кто он на самом деле, этот необычный человек? Чего от него ждать? Может быть его необходимо вовремя обезвредить, на случай, если он - “мина замедленного действия”? Ведь он всё чего-то там пишет… Как люди ответственные, они обязаны были, его “разработать”. Уравнение уже составилось: флюиды, исходящие в общество от Ильи, наконец-то сконденсировались в ощутимый бунт, и где? в армии! Оставалось подставить в уравнение один неопределённый член: Илью, и решить его. Но узнать о нём что-либо большее того, что уже было известно, не удавалось. Оставалось одно: взять Илью на пушку. В том плане, что нам, мол, всё известно, отпираться бесполезно! Вытащить его из теплой постельки прямо в кабинет и допросить, как обвиняемого…
Но к этому решению следователь Картенин пришёл немного погодя. Начал же он с рутинной провокации. Для этого был использован один из товарищей Ильи по цеху, грузчик и запойный пьяница, Максим. Он был из интеллигентных рабочих, неженат, жил у сестры, которой был обязан кровом, уходом и периодической отправкой в ЛТП. Не то, что бы он сильно пил, но при каждом запое он отправлялся в неопределенное путешествие на пригородных поездах - уезжал от сестры. ЛТП служило тем орудием устрашения, с помощью которого сестра держала Максима на коротком поводке. Этот самый Максим был, - как того и следовало ожидать, - политическим болтуном. Он во всеуслышание провозглашал себя эсером и поклонялся Савенкову, как вождю. Сестра его, между тем, служила в охранке какой-то там секретаршей, так что канал прослушивания, а при случае и свидетельские показания были обеспечены.
В рабочие перерывы Илья часто сиживал на скамейке во дворе фабрики с этим самым Максимом и, одобрительно посмеиваясь, слушал антисоветскую болтовню Максима, вставляя иной раз и свои замечания. Никакого “состава” в этих посиделках, разумеется, не было, но можно было при желании натянуть их на агитацию в рабочей среде. А версия следствия, подкрепленная свидетельствами, была такова, что Илья, имевший высшее образование, специально пошёл в рабочие, чтобы бунтовать их против власти., - тем более что такие показания на него содержались в деле.
Надо сказать, что в данном случае Илья расслабился, и находил в разговорах с начитанным Максимом некоторую нездоровую отдушину в стеснении утомительной для духа работы. А тучи невидимо сгущались. В один из ясных, казалось, дней вдруг пахнуло озоном или, скорее, серой. Начальница цеха подошла к Илье и конфиденциально поведала ему, что приходила, де, на фабрику сестра Максима, и жаловалась по начальству, что брат её переменился в плохую сторону: говорит такие вещи! такие вещи! - на него определенно кто-то влияет… А ты ведь постоянно сидишь с ним на лавочке, - выдвинула улику начальница.