- А как же с работой?
- О, это без проблем: любая суббота….
Брежневский бардак сработал на Илью. Картенин, конечно, знал эту систему утряски всех прогулов и загулов - работу в выходные дни.
Позже Картенин всё-таки понял, что со стороны Ильи то была суперхитрость. Сказочный трикстер переиграл его, оказался более сильным психологом: нащупал их слабое место - утопию. Поэтому после при случайной встрече на улице, Картенин проходил мимо Ильи и Хильды с каменным лицом, делая вид, что не видит их. Они тоже не окликали его…
Глава 61
Интраверт против экстраверта.
Из окна автобуса, медленно объезжавшего площадь в потоке машин. Илья увидел ворону, гордо шествовавшую по газону, и у него вырвался восторженный невольный шёпот: “царица!” Её поступь, её осан, посадка головы…! Какой разительный контраст являло собой это великолепие, уверенность и гордость божьей твари в сравнении с человеком, извратившим свою природу; в сравнении с ним самим, хвалимым.
Илья не видел себя извне, чтобы мочь оценить, красивее ли он вороны, зато хорошо чувствовал себя изнутри: какой он маленький, ничтожный, зависимый, суетливый, боязливый; как согбенно его тело, и искажено гримасой вечной вины лицо. Уж конечно он не производил на окружающих впечатления величия или независимого достоинства. Даже если бы он захотел, всё равно не мог бы так распрямиться, так органично упокоить члены, и так держать голову, как делала это презираемая и убиваемая глупцами ворона.
“Как она ступает! И где проблемы? Где зло и злыдни? Где политика и инфляция? Где работа и начальники? Где квартира и тёща?”
Илья ясно видел: она безмятежна, она не думает обо всём этом: она вообще не думает дальше наличной реальности; и не боится. Значит, полагается на Бога и вполне владеет тем, что дадено ей в удел: она - хозяйка своей ниши, - а иначе, откуда безмятежность, откуда гордость?
И древняя правда новым светом засветилась в сознании Ильи: человек согрешил. Он изгнался из Божьего миропорядка как злодей, как убийца, как Каин. Назначенный к тому, чтобы быть Родом, он не смог возвыситься до говорящих зверей: царей и пастырей стад божиих. Вместо этого он стал упырём, вампиром-убийцей. В таком качестве он, конечно, не может рассчитывать на Бога, и потому непрерывно суетится о дне завтрашнем.
Кровь - лучшая пища: она разнеживает. Человеку понравилось питаться кровью. Но, чтобы убивать, потребна сила и труд. Тогда человек придумал машину убийства, а сам стал нежиться в потоках крови. И Жизнь отомстила человеку тем, что у него родились бессильные дети, которые могут только пить кровь, но неспособны сами добыть её.
Илья хорошо чувствовал это бессилие перед лицом “твёрдой пищи Писания”: когда есть представления о “добром” и “лукавом”, но нет личной силы, способной сообщить этим представлениям действительность. Оказалось, что изощрённое умение в потреблении комфорта, наслаждений, и в освежении распалённого жизнеощущения, это совсем не то, что нужно для жизнеутверждающего поступка.
“Ловушка Сатаны - думал об этом Илья, - пустое поле произвола, где нет никакой правды: где правильно то, под чем в данный момент оказалась более высокая волна душевного моря”.
Выяснилось вдруг, что послушание в иерархии господств это не просто помеха в потреблении крови; что за ним стоит возможность жизни в силе, господстве и пастырстве. Жизни единственно свободной, потому что жизнь в свободном поиске удовольствий оказалась жизнью раба: за лёгкую жизненную энергию пришлось заплатить рабством у бесов.
Раньше Илья думал, что бесов можно уболтать, уговорить, что ими можно манипулировать с помощью речи, - главное, правильно выстроить систему ценностей (будто бесу сладострастия можно доказать, что горькое лекарство ценнее). Теперь же выяснилось окончательно, что этот приём не срабатывает. Портрет чтимого прежде Николая Бердяева был теперь стыдливо завешен в душе.
Илья захотел быть вороной. Он ощутил зависть к ней и уважение. Пытался, было, ей подражать, но куда там! Недолго удавалось держать плечи и голову, а ещё менее - сохранять спокойствие. Илье хронически не хватало силы воли, власти над собой. Но где и как было ее добыть? Он не знал. Всё, что он умел - это игра в “замри!”. И он пыжился, изображая из себя статую эллина.
Так вот сказывались пороки его сиротского анархического становления: “Я сам себе господин!”. Господин 420, вот какой ты господин! - ругал сам себя Илья. В своё время ему якобы помешал авторитет старших: он увидел в нём лишь посягательство на свою свободу (на беду, то было время вульгарного романтического воспевания вольности). На деле, конечно, авторитет просто мешал ему проводить в жизнь принцип удовольствия, который в детстве и юности имеет такое богатое жизненное оправдание в животной силе роста. Так Илья оседлал чёрта и попал под власть его.