Евгения слушала его со скрытым неудовольствием, внутренне не соглашаясь, - всё это казалось ей простым злобствованием. Её угнетало негативное отношение к жизни, для которого она не находила в себе оснований. Ей хотелось думать, что всё хорошо. Конечно, совсем хорошо не было, но всё же не настолько плохо, как это казалось духу, поссорившемуся с плотью и мстящему ей за своё собственное отступничество перед её одолевающей силой. А именно таковым духом дышал Илья и ему сладок был яд, который он выдавливал из мира, как из мухомора. Но Евгения не привыкла питаться ядом, и Илья, подобно Шиве, глотал его в одиночестве: и яду этого было слишком много, и он извергал его наружу, опаляя ближних. Добавлялось сюда нечто от лихорадки самоутоления, которая возникает у слабых натур в ответ на обиду и унижение от превосходящей их силы, когда человек мысленно разделывается с противником, от которого в реальности потерпел поражение; и повторяет эту расправу всякий раз, как только вспоминает, невзначай, о своём не отмщенном унижении. В такую минуту мы можем увидеть, как у человека вдруг искажается лицо, глаза его загораются, он что-то бормочет, кулаки его сжаты и совершают какие-то незаконченные полудвижения… Боль от сознания ущербности на время заглушается галлюцинаторным удовлетворением от игры в желаемый исход проигранной партии.
Когда игра смешивается с реальной жизнью, сон с явью, видимое с воображаемым, так что их трудно бывает разделить, реальное поражение можно легко представить одним из эпизодов игры, который уравновешивается и даже перевешивается множеством воображаемых побед. Таким образом стабилизируется не личность, нет, стабилизируется Я-конструкция, Я-представление, или Я-образ, на котором базируется напускная уверенность, подобная той, что ощущает человек, надевши добротный костюм, и противоположная неуверенности, которую ощущает человек в грязной, порванной одежде, попавший в “приличное общество”.
“Но настоящая-то личность остаётся ущемленной!” - может воскликнуть кто-либо из читателей, сопереживающих с нашим героем. Да, это так, но спрашивается; какое это может иметь значение для тех удивительных типов, у которых, собственно нет никакой личности; которые психически подобны аутичным детям? У них развито только подражательное начало, и с ним - конструктивный ум, позволяющий им творить образы; но нет почтительного начала и нравственно-практического ума, которые могли бы создать и направить волевое усилие, обеспечивающее победу?
“Что же, Илья был таким?” - спросите вы.
Отчасти, да. И много претерпел вследствие этого от “санитаров общества”, которые долгом своим считают охоту за эльфами и призраками; которые ненавидят фантомы, расценивая их как обман, как фальшивые звенья цепи, связывающей существования в миру: звенья на которые нельзя положиться, которые порвутся в момент натяжения… Но разве не про таких людей сказано: “Блаженны нищие духом…”? соблазнительная, однако, мысль…
Глава 10
Изнанка школьной жизни.
Портфель, который купила Никите мать, вначале понравился ему - такой он был новенький, блестящий, пахнувший галантерейным товаром. Понравился ему также и пенал; массивный, толстый, выточенный токарем из цельного куска дерева, расписанный в абстрактном стиле и покрытый мебельным лаком. Замечательно, что плотно пригнанная крышка его открывалась с глухим “чмоком”. Полотняная же сумка для разрезной азбуки просто не имела себе равных,- так ловко и аккуратно нашиты были карманчики для отдельных букв. Хороша была также и перочистка из разноцветной лоскутной фланели с пуговкой посредине…
Но все эти сокровища мгновенно потускнели и превратились в глиняные черепки под безжалостным взглядом могущественного духа “Как-У-Всех”, который безраздельно царил здесь, в школе.
Такого дурацкого портфеля из чёрной кирзы с пупырышками, окантованного жёлтой кожей, с накладными карманами и с ремешками, как на сандалиях, вместо замков, не было больше ни у кого. Оказались, правда, в классе дети и вовсе без портфелей: они принесли свои буквари в холщовых сумках. В их числе была персиянка Лилишка, что жила напротив от дома Никиты, через дорогу, и у которой была куча братьев всех возрастов; горская еврейка Мина, также жившая на той стороне улицы, наискосок от дома Никиты; и подобные им. Но то была низшая каста! У большинства же прилично одетых детей были красные клеёнчатые портфели с тремя отделениями и с блестящими металлическими замками, которые можно было даже закрывать на ключ! (По крайней мере, до тех пор пока ключи не потерялись.) Пеналы тоже были не такие, как у Никиты: они были не цилиндрическими, а гробо-образными. Собранные из отдельных дощечек, с выдвигающейся по пазам крышкой, внутри они были разгорожены на специальные отделения для ручки, карандаша, резинки и перьев!