Наконец, третий путь проходил через самую гущу азиатских кварталов, застроенных без всякого порядка глиняными саклями, залитых помоями, с голопузыми, босыми зимой и летом, сопливыми детьми, и страшными, чёрными, непонятными людьми, обитавшими во дворах без единого дерева или даже былинки. Эти кварталы отделяли центр города, где стояла старая школа, от островка социалистической цивилизации из трёх вновь построенных домов, где жила семья Никиты. В этом “Шанхае” можно было ждать любых неожиданностей, которые пугали Никиту не меньше, чем встреча с Абокаром или Магой.
Странное дело, скажет просвещённый читатель, где, в каком краю поселил автор своего незадачливого героя, и в какое время он живёт?
Отвечу, он живёт в великой и просвещённой стране, в третьей четверти XX столетия от воплощения Бога-Слова. Хотя вынужден признать, что события случались с Никитой действительно странные. И дело тут не только в заколдованной земле, но и в том, что сам Никита был обыкновенным заколдованным мальчиком. Конечно, он не считал себя таковым, он вообще в колдовство не верил. Тем не менее, таилось в нём нечто большее его, полученное вместе с рождением, и был он, поэтому, словно свеча, поставленная на свешницу посреди мглы. И на эту свечу с надеждой и предвкушением великого света взирали силы Добра, и на неё же слеталась всякая нечисть, чтобы подвергнуть испытанию этот режущий огонь.
Очутившись на распутьи, Никита, на сей раз, избрал путаный компромиссный маршрут. Часть пути он решил пройти по Шанхаю через более-менее знакомую ему Мопровскую улицу, избегая тем самым встречи с Абокаром, а часть - по конечному отрезку Городской, где, по его расчётам не должно было быть Маги.
С замиранием сердца, благополучно пройдя по Мопровской, где, - как то и положено Шанхаю, - не росло ни единой былинки, Никита через проулочек, мимо домов нефтяников вышел на Городскую. К вящему ужасу своему здесь он прямиком вышел на компанию Маги, но отступать было уже поздно, так как его заметили.
Мага с приятелями играли в “кулёк”, игру, возможно, получившую своё именование от древнеримской “кулины”, ямки в земле на могиле усопшего. Игра, в частности, заключалась в том, чтобы макнуть палкой, замещавшей фалл, в эту ямку, с целью оживления умершего, при этом нужно было избежать цепких рук стражей царства мёртвых, которые стерегли ямку.
Никита вознамерился было незаметно пройти мимо, в надежде, что увлечённые игрой сорванцы не станут тратиться на него. Но Мага, завидев его, бросил игру и запрыгал в исступлении, потрясая палкой и крича на всю улицу: Развалка! Развалка!!
В ответ Никита ветхий привычно сжался, но Никита новый вдруг ясно увидел всю детскую совершенно нелепость выходок Маги. Это видение сообщило ему неведомую доселе силу взрослого по отношению к недорослю. Он решительным шагом подошёл к Маге, взял его, онемевшего, за ухо и внушительно, молча, потряс, на виду у оглушенной такой метаморфозой компании. Мага от неожиданности присел, лишился дара речи и мгновенно превратился в маленького, совсем нестрашного мальчишку. Никита отпустил его и, молча, прошёл через расступившуюся перед победителем уличную ватагу.
Это был как раз такой переломный момент жизни, который древними расценивался как смерть и новое рождение. На этом этапе человек, по мнению древних, делающему честь их глубокомыслию, должен был получать новое имя, ибо старый человек умирал. Рождался человек новый, и всё новое приличествовало ему: и имя, и вещи, и образ жизни. Но кто бы дал Никите новое имя? Кого это заботило? Такого человека не было рядом, да, пожалуй, и на всей обетованной ему земле. К тому же, как пойти против метрики, такой важной бумаги? А раз вовне ничто не изменилось, то и внутреннее изменение не закрепилось так, как должно, не получив поддержки сознания. Ведь не мог Никита сам осознать своё становление: тут нужна была общественность, которая предложила бы парадигму сознания - в сказках, легендах, эпосах, торжественных ритуалах, почётных званиях и орденах. Но такой общественности не существовало: она была не нужна всемирной фабрике, и её уничтожили.
Тем не менее, новый человек родился, но пуповину никто не обрезал. Оттого не время было ещё зажить ему полнокровною жизнью, и он, подобно былинному богатырю, погрузился в сон, просыпаясь лишь время от времени, чтобы в нужный момент подправить прихотливую судьбу, готовившую его окончательное пробуждение.