Никита бежал вместе со всеми, не отдавая себе отчёта в своих действиях. Разделённый на множество тел единый импульс был силён в нём так же, как и в других. И в своём порыве он был внутренне монолитен и одно-направлен, будучи, в то же время, частичкой большого социального тела, приведённого в движение силой Миродержца, поглощающей индивидуальности.
Но тут, перед каменным забором, усеянным поверху битым стеклом, как зубами дракона, когда передние задержались на секунду-другую, примериваясь к штурму стены, эта его внутренняя монолитность вдруг разрушилась, и в нём выделился кто-то спокойный, неподвижный и трезвый. И этот другой Никита, внезапно выскочивший из общего ряда, как чёртик из табакерки, увидел со стороны всё то иррациональное смятение, которое разрушило обьычный порядок мира, в котором он жил, и смешало детей и взрослых в однородную толпу, будто спасавшуюся от внезапного потопа. Но потопа не было. Никита на мгновение осознал всю нелепость происходящего и удивился ему, и самому себе.
Нельзя утверждать, что раздвоение это произошло в Никите совсем спонтанно. Оно случилось в тот момент, когда в поле зрения его попал завуч школы: вернее сказать “попала”, ибо то была женщина, которую, правда, никто не воспринимал в таком качестве. На робкого Никиту она всегда наводила ужас. Её облик был суров, голос резок и официален. В ней не было и намёка на ласковую мягкость учителей младших классов. Справедливости ради следует сказать, что она курировала старшие классы, и Никите, - когда он был еще в младших, - казалась вполне естественной её принадлежность именно к миру старших, куда входили директор и дюжие десятиклассники, маршировавшие с длинными винтовками по двору и бившие друг друга в кровь возле школьной уборной, а также перс Ислам и другие бандиты, способные публично дать пинка в зад девочке, которую Никита негласно обожал, и к чьей круглой и упругой попке мечтал, но не смел прикоснуться.
Когда Никита встречал завуча в коридоре, он невольно смирнел и принимал вид самый пионерский. Попасться ей на распекание за катание по перилам лестницы или за что-либо подобное представлялось ему верхом несчастья. Вдобавок, была она хрома и одноглаза: на месте правого глаза красовалась у неё большая неподвижная стекляшка, неестественно белая по краям. Была она сухопара, и роста преизрядного, оттого платье висело на ней как-то особенно плоско, будто на вешалке. Фасон её платья, бардового с чёрными рюшами, сильно отдавал “старым режимом”, ассоциировавшимся с суровостью и надмением. Словом, на “добрую тётю” походила она весьма мало, и курила, к тому же, папиросы “Казбек”. Имя носила тоже совершенно иностранное - Аннелия Рудольфовна. Никите, впрочем, такое имя вовсе не казалось странным, - ибо, какое ещё имя может быть у этакого чудища? Почтение, испытываемое к ней Никитой, было пропорционально наводимому ею страху; а дистанция между нею и Никитой была того же рода и того же размера, как и та, что отделяла его от чужих и официальных взрослых с их непонятной жизнью, прятавшейся за словами “горком”, “обком”, “исполком”, “горсовет” и т.п.
И вот, эта самая Аннелия Рудольфовна, быстро ковылявшая в толпе своих учеников, вне всякой табели о рангах, припадая на хромую ногу, подскочила к забору и на глазах у всех стала неуклюже карабкаться на него, нимало не заботясь о неприлично задравшемся платье и не замечая сверкавшего на солнце битого бутылочного стекла, украшавшего гребень каменной стены. Зрелище это потрясло Никиту, хотя он и не дал себе времени и труда осмыслить потрясение. Раздвоение длилось недолго и, очутившись за забором вослед других, Никита быстро забыл о нем.
Наконец-то показался поезд, медленно подползавший к перрону. Следом за ним, по путям, со стороны сортировочной станции катилась чёрная людская масса, прорвавшая неплотные кордоны милиционеров и жаждавшая лицезреть Председателя.
Теперь важно было правильно выбрать место. Все теснились к центру состава. Вот он правительственный вагон, внешне неотличимый от других. Поезд остановился без толчка. Все замерли. В тамбуре показались люди, дверь вагона отворилась. И за нею явилась знакомая по тысячам фотографий полная фигура в белом курортном пиджаке. Раздался оглушительный рёв. Люди ринулись к поручням. Дюжие охранники в штатском яростно отпихивали их от вагона. Дверь тут же закрылась, и какие-то люди увели великого человека назад в вагон. Толпа продолжала реветь. Повинуясь несознанному чутью, Никита вместе с ещё несколькими нашедшимися людьми полез под вагоны и перебрался на ту сторону. Расчёт оказался верен. Глава государства стоял у окна вагона, созерцая пустые станционные пути с несколькими бочками мазута. Крик сам собой вырвался из груди. Небольшая группа удачливых почитателей, в числе которых был и Никита, бешено аплодировала вождю. Тот улыбнулся приветливо, поднял руку в своём обычном, столь знакомом по фильмам жесте и зашёл в купе.