Не таков был Рустам. С его точки зрения такая культура была культурой отчуждения и безразличия друг к другу. Он нёс с собой культуру тесного восточного патриархального мирка, где люди предъявляют определённые требования не только к внешнему, но и к внутреннему друг друга: где господствует не формальный закон внешних причины и следствия, а более глубоко проникающий в душу человека бдительный нормо-несущий взгляд ближнего. И нормы этого мирка предполагали не только внешне-направленную волю, правившую облик и поведение, но и волю, направленную вовнутрь человека, правившую характер. Кратко говоря, если личная культура Ильи была светской, городской и атеистической, то культура Рустама - общинной и религиозной. На беду, она не была христианской, - для того чтобы выйти навстречу Илье и помочь ему нырнуть в глубины собственного “я” на условиях свободы. Вместо этого Рустам нёс с собой жёсткую десницу предписывающего и карающего еврейского Бога. И если раньше этот коренной пласт его натуры прятался за наслоениями общей всем культуры современного города, то теперь, когда Рустам уверился в себе и стал в оппозицию к обществу, он стал активно утверждать в повседневности отношения нравственного прессинга. Естественно, что здесь, в сердцеведении, Рустам получил превосходство пред Ильей, который всегда терялся в ситуациях с согрешающим и лукавнующим ближним, выбирая позицию понимания, прощения и пассивного терпения, вместо того, чтобы, как говорится, выводить грешника на чистую воду и нудить его к покаянию и исправлению. Рустам же, напротив, выбирал второе.)
Услышав из уст Ильи робкое повторение Евангельской проповеди. Рустам тут же почувствовал вторжение в область своих прерогатив; и, поскольку евангельские заповеди были чужды ему, и для него немыслимо было не обличить грешника, не отомстить зло, не уравновесить благодеяния, не утверждать справедливость, он, ровно бык на красную тряпку, ринулся на христианство Ильи и доказал ему, что сие есть признак личной слабости, конформизма, желания ладить со всеми, и что подобное размягчение воли ведёт к утере способности борьбы.
И оттого, что Илья на самом деле ощущал в себе недостаток личной мужественной силы, а логика внешней борьбы с режимом толкала его к тому, чтобы вырабатывать из себя сильную и жёсткую личность, он принял доводы Рустама, как свои, и осудил сам себя за свою симпатию к христианству.
Глава 20
Познай самого себя.
“Новый Год, какие глупости!” - Илья твёрдо решил не встречать его. Это было впервые в его жизни: не отмечать Новый год. Он обнаружил твёрдую и не мирскую волю: отправил Евгению к знакомым, и на эту новогоднюю ночь остался дома один.
До сего дня, канун Нового года всегда служил ему вехой, как и для многих и многих других детей Адама. Такова магия календаря. Всяк человек, подчиняясь внешней мете времени, волею или неволею подводит итог прожитым летам. Илья решил сделать это волею, - но так как итоги предполагались неутешительными, праздник был совершенно неуместен.
Илья был более чем недоволен собой. Он почти ненавидел и презирал себя за то, что никак не мог вырваться из порочного круга собственных слабостей. Ему не удавалось стать таким, каким ему хотелось видеть себя, каким он себя мыслил в идеале: не удавалось подтвердить внутренне, психически, строимые им внешние модели облика и поведения. Натура не подчинялась ему и влеклась привычными путями, поддаваясь влиянию окружения и положения, и отвечая духам злобы поднебесным. Сознание собственных поражений, а ещё более - насмешки и скрытые укоризны Рустама больно жгли его самолюбие.
Необыкновенно одинокий в такой день, когда никто не остаётся наедине с собой, а если остаётся, то часто кончает счёты с жизнью, Илья всё ходил и ходил по комнате, присаживаясь, время от времени, на постель, чтобы сделать запись в тетрадке. Он перебирал в памяти прошедшую жизнь, которая предстала умственным очам его своей чёрной стороной. Испуганная таким напором отрицания душа его пыталась ускользнуть и расстраивала его мысли, но он вновь и вновь упорно возвращал их к своей тени, растравляя и растравляя безжалостно давно заросшие и теперь вскрытые им раны.
В процессе этого мазохистского самобичевания он всё чётче прозревал собственную “гнилую сущность”, и тем более презирал себя, и в этом презрении черпал нечистую силу для окончательного саморазоблачения. Он мысленно срывал с себя одно одеяние за другим, выдёргивал павлиньи перья, и, в какой-то момент, фрагментарные тени, накладываемые им на своё “я”, слились в единый теневой облик, в принцип личности, - разумеется, личности порочной, - и тогда Илья взял тетрадь и описал сотворенную им собственную тень, не адресуясь ни к кому, просто для того, чтобы четко оформить и зафиксировать своё новое видение себя.