Мы не знаем, что испытывал наш герой в женском разряде бани, куда по неразумию водила его мать, но сам факт полного стирания из памяти Никиты всего, что он там видел, говорит за себя. Чем, как не абсолютным табуированием соответствующих переживаний, можем мы объяснить это?
Глава 2
Новый Гулливер. Левое и Правое.
Никита страдал, утверждает автор, и, по недостатку пытливости у читателя, сам задаётся вопросом: о котором Никите речь? Ведь там, где невооружённым глазом виден был лишь один Никита, на самом деле стояло два. Их можно было счесть близнецами (они родились вместе) хотя и сильно различающимися по душевному складу. Сам Никита (я говорю о Никите видимом справа, если смотреть вслед) тоже не видел своего брата, с которым сросся ещё в утробе матери, но он его знал, ощущал и, может быть, более чем любил, так как считал его частью самого себя. Не видел же он его потому, что отчасти страдал врождённым дефектом зрения, при котором игнорируется левое поле, а также потому, что его не видели взрослые, и ещё потому, что зеркала в этой заколдованной земле были устроены так, что в них отражалась только правая половина мира, разрезанного точно по осевой линии: на месте же левой зияла пустота, которую мозг естественно восполнял симметричным изображением видимой правой стороны, так что равновесие мира для восприятия сохранялось.
И без того непростые отношения братьев осложнялись тем, что Никита правый, который доминировал в паре в силу преимущества быть видимым, из своего ещё очень небольшого жизненного опыта знал, что Никиту левого следует прятать. Как он прятал его, когда во время “тихого часа” в детском саду старательно притворялся спящим, складывая руки лодочкой и подкладывая их “под щёчку”, согласно команде нянечки, - хотя никогда не спал таким образом дома и не знал, в точности, что означал возглас: “ручки под щёчку!”. Поступая здесь так, как это делали другие, лучше осведомлённые, чем он, Никита правый тщательно прикрывал вовсю бодрствовавшего Никиту левого, тайком предоставляя ему, - в дополнение к ушам, - один полу-зажмуренный глаз.
Имея один глаз на двоих, он, впрочем, мог уступить Никите левому только одну его половину, через которую тот впивал в себя окружающий мир форм, - другую же половину Никита правый использовал сам, чтобы осторожно следить за бесшумными передвижениями нянечки, искусно притворяясь спящим и знающим, что такое есть “ручки под щёчку”, когда она невзначай приближалась.
В эти часы вынужденной неподвижности вспоминались ему минуты обеда, когда все сидели за столами с ложками в руках, широко раскрыв рты, словно стая птенцов, ждущих родителей, улетевших за кормом. Но вместо желанных лакомств, медсестра в белом халате, проходя меж столами, вливала в разверстые клювы по столовой ложке отвратительного рыбьего жира, который Никита правый принимал не без доли разумности, так как уже знаком был с поражающим зрелищем рахита у детей.
Когда роковая ложка приближалась, каждый невольно жмурил глаза, вываливал язык, и, в следующую секунду лихорадочно заедал этот предписанный Минздравом бальзам красным, дымящимся борщом.
Вспоминались ему также и дежурные - ладные, красивые дети, разносившие по столам тарелки и хлеб, - им он молча завидовал, потому что были они такие цельные; без следа унизительного раздвоения, испытываемого им самим. Они были прикосновенны к миру взрослых, откуда исходила власть, понуждавшая его делать то, к чему он не чувствовал никакого влечения. Его самого, отчего-то, никогда не назначали дежурным, что воспринималось им как знак отверженности и увязывалось с ненавистными рейтузами и чем-то ещё, неясным, внутри него.
Интенсивное переживание, порождаемое этими воспоминаниями, а также напряжение притворства, привели на этот раз к тому, что Никита левый стал выражать настойчивое желание помочиться, которое к ужасу Никиты правого росло с каждой минутой. Попроситься у нянечки означало обнаружить, что он не спит, и, хуже того, обнаружить, что он, бесплотный возвышенный дух, имеет такие низменные желания, да ещё и внеурочно… Попроситься означало признать своё рабство, свою зависимость и неполноценность, - разве дома он просился, когда ему было нужно? Терпеть - то был единственный возможный выход. И Никита терпел, сколько хватало сил…