Все внутренности Хуана мгновенно скрутились в один щемящий комок около сердца. Кровь заметно отхлынула от лица, и он прикрыл веки. К счастью, Лючия не смотрела на него, - она не могла. Хуан быстро справился с собой. В мозгу разом сложилась картина того, что произошло на самом деле: там, в Алаканташе, Лючия спуталась с кем-то от тоски, не зная, что он агент и специально подослан к ней; разболтала ему о муже (вполне заслуживающем того, чтобы ему изменить), а агент не забыл о своём служебном долге и привёл её в охранку, где её, конечно, вынудили рассказать всё, что она знает. Слава Богу, она не знает практически ничего. Но теперь она, несомненно, завербована, легавые псы так просто не отпускают своих жертв.
Хуан стал уже опытным конспиратором, поэтому он был далёк от того, чтобы наброситься на Лючию с разоблачительными упрёками. Она косвенно призналась. Этого было достаточно. Теперь она осведомитель тайной полиции в его собственном доме, и с нею надо держать ухо востро, и ни в коем случае не подавать виду, что ему это известно.
Так он и поступил; сделал вид, что не придал значения болтовне Лючии, улыбнулся и принялся готовить ужин.
Глава 22
Доказательство бытия Божия от психоанализа.
Раньше Илья мыслил себя микрокосмом: он думал, что он - всё, и что всё - в нём, и искал, чтобы личность его была явлением Бога в человеках, - ни больше, ни меньше!
Теперь это казалось ему смешным, нелепым. Развитие, испытанное им в последние недели, дозволило познать бытие Божье именно в ощущении себя лицом, отличным от Бога и отстоящим от него. Соответственно, прежнее творческое устремление к Богу - а на деле к кумиру, - утратило под собой всякую почву. Илья увидел ясно, что никаким совершенствованием и развитием себя невозможно уподобиться Богу, так как Он - существо отдельное и иное. Зато можно стало общаться с Ним; и приближаться к Нему в порядке общения и диалога. И это, пожалуй, явилось не только первым настоящим знанием о Боге, но и бытием с Богом. Все же, более ранние его представления и переживания о Боге, следует, наверное, отнести к психологическим следствиям славы Бога в миру.
Теперь он мог ходить пред Богом, подобно Еноху, и понял, что его растили, готовили как слугу, как работника, а он не знал этого: думал, что он - пуп земли. Выстраивал лестницу в небо и, взбираясь со ступени на ступень, старался и надеялся, что вот, в конце концов, он дорастет до Неба, доберётся до вакантного, как он думал, Трона, ибо идею Бога Илья понимал как провозвестие Совершенного Человека, который ещё только должен явиться, и, конечно же, это будет он, Илья, Что и говорить, это был гуманистический взгляд, но далеко не гуманный, ибо ведь личное совершенство требует жертв. В оправдание можно сказать, что Илья был тут не вполне волен - эпоха такая!
Когда “город” окончательно одолел “поле”, Бог был изъят из ряда сил Природы, и сделался политическим человеком - царём идеального града. Когда этот Царь пожертвовал жизнью ради своего ближнего, Бог стал не только политическим человеком, но и моральным. И когда Мартин Лютер, осознав это, заявил, что каждый человек имеет свои личные, неопосредованные отношения с Богом, у веры были отобраны и сожжены социальные костыли. В результате, человек святой оказался с Богом “тет а тет”, - без того, чтобы кто-либо мешал ему в служении. Вместе с тем, человек грешный оказался перед лицом отсутствия Бога, и отсутствия человека, который бы показал ему Бога; и также перед отсутствием такого места, которое своей тектоникой посредничало бы между его душой и Небом. Идти стало не к кому и некуда. Осталось одно: единственно возможное - осмотреться в чулане собственной души, сдёрнуть завесу с нарисованным хлебом, и открыть потайную дверь, ведущую в дом, где ждут тебя отец, мать, сёстры и братья; войти в свою истинную семью заблудшим сыном, и жить!
Теперь Илья увидел, что смысл личной свободы и достоинства человека вовсе не в том, чтобы сравняться с Верховным Существом и стать, таким образом, полным и единственным сувереном собственной жизни, а в том, чтобы быть верным своему Королю. Ведь человек, как вассал небесного короля, не принадлежит земным царям и может быть нравственно свободен от службы им для служения своему небесному Господину. Никто не может ведь одинаково хорошо служить двум господам. А если рыцарь и служит земному царю, то только по поручению своего Сюзерена. Кто рядом с собою, в ближайшей близи всегда имеет Господина, тому не нужны никакие дальние господа для окормления своей воли. Но лишь присутствие этого ближнего Господа может действительно освободить от иных господ.