Чтение собственных записок натолкнуло Илью на мысль, что наилучшей книглй для него была бы созданная им самим. Мысль эта неоднократно возвращалась к нему, и он возмечтал даже о написании романа или чего-нибудь в этом роде. Сказано - сделано! - как любят повторять практичные немцы. Русские тоже любят это повторять, вкладывая в поговорку смысл прямо противоположный. Если немец, говоря так, имеет в виду, что сказанное следует обязательно воплотить в жизнь, то русский верит в волшебство и понимает так, что раз сказано, то уже и сделалось само собой. Илья, однако же, как и многие его соотечественники (благодаря Петровским реформам и всему, что воспоследовало за ними) стал уже в достаточной степени немцем, чтобы и в самом деле сесть за стол, взять перо и бумагу и начать писать роман, но, в то же время остался русским, ибо взялся за дело безосновательно и поспешно.
Он начертал вверху листа белой писчей бумаги нестандартного формата сакраментальное слово: “Глава Первая”, и призадумался. Он бы не отказался от бутерброда с сыром в этот момент, но сыру у него не было.
У главного героя, облик которого Илья приблизительно наметил, ещё не было имени, и Илья никак не мог подыскать подходящего. Наконец он решил обозначить его пока просто литерами Н.Н., как это было принято раньше в русской литературе, и перешло к нам, вероятно, из литературы французской.
Итак, Илья начал и написал следующее: “Сострадание к людям посылал Н.Н. Господь, но Ложный Вестник всякий раз перехватывал это послание и возбуждал в Н.Н. негодование и ненависть к тем “злым и неправедным” людям, которые были виною несчастий людей хороших. Последние были близко, и Н. их понимал: они были живые. Злые люди были далеко, и они были неживые - маски. Они не принимали в расчёт того, что лежало на душе у Н. и действовали по какому-то отчуждённому от сути жизни порядку. Они совсем не желали дать людям то, в чём последние нуждались, а напротив, требовали от людей чего-то такого, чему Н. не находил никакого оправдания: что было ненужно, глупо и вредно…”
Перечитав написанное, Илья нашёл, что это слишком напоминает стиль Толстого, и застопорился. Он ведь начал писать под влиянием смутных воспоминаний и ассоциаций, которые были слишком неопределенны, слишком ещё принадлежали ему самому; тогда как для изложения их следовало отделить от себя, отторгнуть от сердца, и лишь тогда они могли бы лечь на бумагу. Не будучи в состоянии продолжать, Илья просто отдался потоку воспоминаний, откинувшись на спинку старинного венского стула. Воспоминания его перемешались с краткими размышлениями, подходящими к предмету, и с лёгкими стыдами, которые вызывали румянец на его обычно бледное лицо.
Он вспомнил Наташу. В тринадцать лет она была уже вполне развита физически и очень привлекательна, - не гармоничной красотой, а необыкновенным сочетанием зрелой женственности и юности, даже детскости. Дьявольский огонь горел в ней. Он сжёг её. В четырнадцать она стала проституткой, а в девятнадцать глаза её стали уже совершенно мутными от греха, наглыми и пустыми. При встрече она ещё пыталась делать заученные жеманные жесты, гримаски, которые раньше были привлекательны своей естественной грацией, но теперь они только пугали Илью своей механичностью. К этому времени она уже сменила нескольких мужей, которыми обзаводилась не столько из стремления к семейной жизни, к которой Бог её не предназначил, сколько из желания доказать себе и всем, что она не хуже других и может выйти замуж, если захочет: что она - не жертва соблазна, а человек, сделавший свободный и не худший выбор. Разумеется, браки эти кончались ничем, если не считать страданий обманутых мужей. Несчастные глупцы, пытавшиеся присвоить то, что принадлежало всему миру, раскаивались в своей опрометчивости. Для Наташи же браки эти были формой самопродажи. Те, кто в силу схваченности иллюзией, не будучи до конца откровенны с собой, не могли купить утоление своей страсти за деньги, платили своим именем и положением за призрачное обладание этой чертовкой. Но она нисколько не думала поступаться привольной своей жизнью в пользу их собственнического инстинкта.
В двадцать лет, когда её сверстницы ещё только робко вступали в жизнь, и многие из них не успели ещё утратить своей девственности, Наташа уже испытывала отвращение к мужчинам, переболела всеми интересными болезнями, имела за плечами год спец-ПТУ, и жила теперь в лесбийском браке с какой-то пожилой товаркой по ремеслу. Удивительно, как много успевает прожить юность за столь краткий срок!