А что же Евгения? Чувствовала ли она в отношении Наташи то же, что и Илья? Он, может быть, предполагал, что “да”. Но, если бы его тогда врасплох спросили об этом, то, наверное, обнаружилось бы, что он, собственно, не знает, о чём думает, и что чувствует его жена. И в этом факте сказалось бы глубокое внутреннее отчуждение, которое таилось между супругами.
Впрочем, таилось оно только для Ильи, а для постороннего взгляда не было тайной. Один старый приятель Ильи проездом бывший в городе и навестивший их, заявил однозначно: “вы жить вместе не будете”, хотя он наблюдал молодых всего лишь в течение получаса.
Глава 24
Поджог
Женя на работу не вышла. Все труды Ильи по подысканию ей места и устройству на работу пропали даром. И теперь Илья трясся на громыхающем, запылённом трамвае на другой конец города с тем, чтобы забрать из конторы её трудовую книжку.
Стояла неимоверная духота. В том году победили защитники родной природы, и старицы в окрестностях города с оставшейся от разлива водой впервые не залили керосином, ради сохранения рыбной молоди, и комары расплодились так обильно, как если бы то был не город, а обская тундра. Горожане давно не видели подобной напасти, в соединении к тому же с редкой по силе и длительности жарой. Комары роились по улицам и дворам, залетали с ноющим писком во все окна и двери, атаковали трамваи. С наступлением вечера кругом загорались костры, возле которых коротали время обыватели, спасающиеся от комаров дымом. У кондукторов трамваев в руках были зелёные ветки, которыми они охлёстывали свои голые ноги, атакуемые кровососами. С точки зрения этнографа и бытописателя город представлял собою зрелище, наверное, прелюбопытное и увлекательное, но на душе у Ильи было пасмурно, как и в небе над городом, которое никак не могло разразиться дождём, а лишь посылало отдалённые и сухие громы.
Илья впервые не поехал на каникулы домой, к свежему морю, и остался в огромном, степном, душном городе, тяжесть жаркого лета в котором доселе не была им испытана. И этой тяжестью воля Ильи была почти сломлена, и он почти готов был бежать “домой”, к родителям.
Однако он понимал, что дом его теперь здесь; что уезжать нельзя; что он уже не мальчик, а женатый мужчина; и что нужно найти надёжную квартиру на зиму, работу для Евгении, чтобы стать на собственные ноги. К несчастью, на этом поприще он оказался одинок: Евгения не помогала ему в осуществлении этого морального долженствовании, не прилагала свою силу к его силе, а наоборот расслабляла своей пассивностью, унынием и страхом. И он чувствовал, что перед лицом враждебного, заморенного жарой Левиафана у него не остаётся сил для борьбы.
Здесь, в важном вопросе бытоустройства в чужом для них городе, выявилась разность их жизненных позиций. Илья был готов (по крайней мере, в аспекте намерений) к тому, чтобы нести ответственность за свой шаг к самостоятельности: он сознавал, что актом женитьбы заявил себя взрослым и теперь должен заботиться о себе и своей семье. И, несмотря на то, что курс его в университете ещё далёк был от завершения, он считал правильным слезть с родительской шеи и находил экономическую независимость, хотя бы и неполную, важным условием своей нравственной автономии. Особенно же хотел он отделиться от родителей Жени, которые изначально были против их брака, и поэтому оказаться в зависимости от них представлялось Илье унизительным вдвойне. Важно было также отделиться от чиновничьего мирка, в котором увязла Евгения, из-за протекций, которые оказывали ей родители по своим служебным каналам. Мирок этот был чужд Илье и казался обывательским, затхлым, конформистским, связанным условностями. Когда Илья впервые посетил Управление, все сотрудники, видевшие его, дружно решили, что Илья слишком горд, хотя внутренне во время визита Илья чувствовал скорее робость и конфуз.