Чужд этот мирок был и самой Евгении, насколько было в ней юношеского идеализма. На словах она много и сильно отмежевывалась от этого опутанного сплетнями круга. Много негодовала на свою мать за то, что ей приходится постоянно лгать в отношениях с нею, изображая из себя бледную деву со слабым здоровьем и незнанием жизни. Этими разговорами Женя распаляла Илью, который был скор на осуждение всех и вся, и для которого неправедные родители были прямым и непосредственным источником неправедного мира, в который, - говоря языком экзистенциальной философии, - они были вброшены волею тех же родителей. Илья, конечно, был неправ, ввиду существования в мире иных великих сил, которым безусловно покорны были родители, не ведающие до конца, что творят. Но Илья в роли судьи был скорее Сетом, чем Осирисом, и исповедовал полную вменяемость человека при любых обстоятельствах, потому что сам для себя твёрдо решил стать ответственным за всё, что могло зависеть от него.
Илья хотел, чтобы и Евгения совершила решительные поступки, которые казались Илье правильными, и которые он вчуже легко совершал мысленно за неё. Но Женя далеко ещё не подошла к тому, чтобы порвать со своей младенческой жизнью в лоне родительской семьи и её круга, да и очень сомнительно, чтобы она когда-либо всерьёз шла или намеревалась идти к этому. Своё замужество она вовсе не рассматривала как возможность обновления, преобразования себя, перехода от прозябания в положении опекаемой к настоящей жизни.
Илья, воспитанный в свободе и прямоте, самою этой свободой понуждаемый к ответственности за свои поступки, по крайней мере пытался отвечать за свой брак, который значил для него то, что значил - самостоятельную жизнь, как обязательство, которое он принял на себя, вытекающее из общего нравственного закона. Для Жени же, воспитанной в атмосфере слишком плотной родительской опеки и вытекающей отсюда лжи, замужество было большей частью очередным ходом в игре с родителями. Этим шагом она хотела заявить себя в семье, шантажировать родителей, или, вернее, шокировать их, чтобы отвлечь их гнев от её провала в учёбе. Стыдно сказать, но это было правдой: она была настолько нравственно запутана, что способна была выскочить замуж только от страха ответственности за проваленную в институте сессию. Её брак был полным аналогом болезни, ввиду которой её освобождали от экзаменов в школе, выводя средний балл по итогам года. Статус замужней женщины должен был всего лишь оградить её от отцовского ремня!
При такой жизненной позиции могла ли Евгения хотеть устроиться на работу? Она интуитивно избегала этого. Ей нужно было быть неустроенной, оставаться птенцом, нуждающимся в подкормке и тепле, - иначе ведь родители и в самом деле могли счесть её уже взрослой, поверить в самостоятельность и сбросить с плеч. И тогда она могла оказаться лицом к лицу с пугающей её жизнью, да ещё и в паре с идеалистом Ильей, которого она не любила, в которого не верила, видя своей приземлённой душой идеализм его как мальчишество. К тому же и политические воззрения Ильи пугали её безмерно. Она видела, что Илья устремился к погибели, что с такими понятиями нечего и думать сколько-нибудь сносно устроиться в миру…
Всё сказанное варилось в ней больше бессознательно и проявлялось наружно в том, что она была вялой, бездеятельной, болезненной. И Илья не выдержал, сдался. Ведь он, хотя и был богатырём, по рождению, подточил свои силы слишком долгим лежанием на печи, уклонением от походов и вознею с женским полом.
До сих пор он жил без забот. А теперь навалившиеся хлопоты тяготили его. Брачная жизнь тоже не радовала. Сексуальная сторона брака, которой Илья придавал столь большое значение, решительно не выстраивалась. Женя с самого начала старалась под любыми предлогами избегать половой близости, а в постели была холодна, неактивна, и разными трюками сбивала возбуждение у Ильи. Илья бесился и постепенно превращался в функционального импотента. Возбуждение его быстро нарастало, но так же быстро и опадало, эякуляция наступала слишком быстро, и на вторую “палку” он уже не подымался.
В бытовом отношении Женя тоже была совершенно беспомощна, а главное, не заинтересована, будто всё это было не её. Словом, Илья не ощущал поддержки ни в чём. И хотя он по-прежнему страстно любил Евгению, душевно он был одинок и разбит.
Возвращаясь нынче домой, после неприятных извинений в конторе, из которой забирал трудовую книжку Жени, он ещё издали приметил оживление возле своего двора. Вернее сказать, это был общий двор, если можно назвать двором то, что от него осталось после многочисленных разделов: узкий проход, в конце которого стояла летняя кухня, в которой и ютились они с Женей. Случайный посредник, который помог им найти это чудо жилищного строительства, характеризовал его следующими словами: “…хлигелек ни хлигелёк, так, гребаная летняя кухонька”. Возле калитки на тротуаре горел костерок, от комаров.