- Греемся! - приветствовал Илья соседей, обступивших кострище.
- Да уж жена твоя, молодайка, не даст замёрзнуть! - двусмысленно и со смехом отвечали ему.
Илья заспешил во двор. Женя сидела на крылечке, возле своей двери, созерцая обугленные остатки забора, возле которого валялся закопченный керогаз. Илья всё понял. Вновь сколоченный забор, которым соседи, по настоянию женщин, отгородились от молодой пары, не очень заботившейся о скромности и щеголявшей в неглиже, сгорел. Женя виновато улыбалась навстречу. Илья невесело рассмеялся в ответ.
На другой день супруги наскоро собрались и уехали к родителям, на каникулы, будто они по-прежнему были обычными студентами, перед которыми не стояли насущные вопросы устройства семейного быта. Сердце Ильи было неспокойно: жить в этой хибаре зимой было нельзя. Но эпизод с пожаром был последней каплей, надломившей его мужество, и он сдался, хотя и не перестал тревожиться.
Глава 25
Старый двор
Никита наступил ногой на пузырь. Из вырезанного вместе с пузырём кабаньего penis`а брызнула струйка мочи. Никита снял с пузыря обутую в сандалию ногу, потом придавил ещё раз. Отросток пузыря дернулся, и из него вновь брызнула жидкость. Никита, наконец, понял, что это такое. Было интересно и жутковато, но не гадко.
Соседка Никиты по общему коридору тётя Нюра зарезала своего кабана. Это значительное событие повторялось ежегодно и служило вехой, отмечавшей приближение зимы. С самого утра о предстоящем празднике возвещали всему дому дикие визги чувствующего свой час животного. Сигнал этот немедленно выгонял Никиту во двор.
Сарай тёти Нюры был первым с краю и примыкал стенкой к сорному ящику, похожему на гробницу. Ящик, ради гигиены, был побелен известью. На его крышке, рядом с отверстым люком сидели коты. Дворовый кобель Черныш крутился рядом, не обращая на них никакого внимания, что не было для котов обидно, так как они всё равно следили за собакой, готовые во всякое время вспрыгнуть на крышу сарая. Но Черныш, как и Никита, был поглощён происходящим в сарае.
Там дела шли своим чередом, и жизнь кабана Васьки уже покоилась в большом медном тазу, полном багровой кровью. Мужики-резники палили огромную тушу паяльной лампой. Лампа мощно гудела, наполняя двор запахом палёной щетины. Никите этот запах вовсе не казался неприятным, как, впрочем, и все другие запахи двора, включая и запахи отхожего места,
Когда приезжали золотари и опускали в яму уборной длинную гофрированную кишку, и кишка эта начинала подрагивать, как живая, под рокот мотора, люди зажимали носы. Никите же, эта необыкновенная вонь была не то, чтобы неприятна, но как-то по-особому интересна: необычное резкое ощущение. Он стоял рядом с цистерной “говновозки”, - как величали в просторечии золотарскую машину, - и наблюдал по указательному стеклу, как та наполняется. При этом ему казалось, что небрезгливые люди в брезентовых робах и рукавицах приезжают сюда не затем, чтобы откачать из ямы, а для того, чтобы наполнить цистерну “золотом”, и что, как только та наполнится, они тут же остановят насос, передвинут рычаг на устье, свернут шланг и уедут, так как цель их будет достигнута. Такова была магия указательного стекла, кстати, точно такого же, какие ставили на паровые котлы, - и самым важным во всей процедуре представлялось Никите то, чтобы плохо видный на грязном стекле колеблющийся уровень дошёл до верхней отметки.
Управлявшие этой прожорливой машиной “дядьки” казались ему существами необычными. Он немного завидовал им, как и всем другим людям неординарных и ярких профессий, как-то: пильщикам, лудильщикам, точильщикам, стекольщикам, старьёвщикам, возчикам, ну и, конечно же, шофёрам и солдатам. Так, к примеру, сын шофёра, Шурка Музилёв из соседнего двора был величиной недосягаемой по своей близости к автомобилю. Тем более что фигура его отца была окутана таинственностью и жутью, как окутан был жутью его окрашенный и окованный сталью автомобиль - “Чёрный Ворон”. Благодаря знакомству с Шуркой Никите довелось побывать во чреве этой зловещей птицы, и страх перед железными клетками с толстенными решётками и переговорной трубкой в бронированной стенке, вместе с сочувствием к тем, кого перевозили в этом железном ящике без окон, поселился в его сердце.