Не может ли этот достоверный психологический факт служить подтверждением того непременного обстоятельства, что для нас всегда, при любых условиях, наиболее важными остаются отношения с близкими нам людьми, и всё прочее, более удалённое, обязательно проходит через призму этих отношений? Между тем, время, остававшееся в запасе, вышло. Илья тут же решил, что лучше немного опоздать, но зато подготовиться тщательнее. Вначале он хотел одеться попредставительнее, но потом решил - лучше попрактичнее; чтобы удобно было сидеть в камере в случае ареста. Он отказался от пиджака и галстука, пододел тёплое бельё, которого обычно не носил, хотя имел, и натянул старый индийский свитер, подаренный матерью лет с десять назад.
Наконец, сборы были закончены. Илья вышел к трамвайной остановке, но на трамвай садиться не стал, а остановил жестом свободное такси и решительно занял место впереди, рядом с водителем.
Услышав известный каждому взрослому горожанину адрес, по которому никто никогда не жил и не хаживал в гости, шофёр метнул на Илью быстрый испытующий взгляд и, не произнеся ни слова, тронул машину. По дороге Илья всё продолжал думать над тем, как ему выгородить Рустама. Во спасение товарища, Илья решил представить Рустама человеком неглубоким, с незначительными мотивами и намерениями, случайно очутившимся в сообществе Ильи. Уничижая Рустама таким образом, Илья как бы делал из него личность, не представляющую интереса для “компетентных органов”, и, вместе, втайне утолял этим боль своего уязвленного самолюбия.
Навстречу таксомотору подымались “голосующие” руки, но шофёр, против обыкновения, не делал “подсадок”. Подрулив к тяжёлым, окованным медью дверям и получив деньги, он отсчитал сдачу всю до копейки, строго по счётчику.
Глава 31
Первый отрыв идеи от материи.
Библия утверждает (и почему бы нам ей здесь не верить, если у самих нет никаких версий?), что люди, соблазнённые Люцифером, вступили на путь познания добра и зла: вступили все вместе, и каждый по отдельности, - всем родом; и стали уподобляться богам; и построили подобие Рая, и были счастливы, но не все, - и в этом заключалась досадная проблема. И вызов её был не столько в загадке, как сделать счастливыми несчастных, а в том, что эти несчастные вовсе и не хотели быть счастливыми, а вместо этого норовили нагадить счастливцам, чтобы и тем было худо, и с этой целью портили устройство Рая.
Илья родился человеком, то есть членом грешного рода. И с чего быть ему исключением? Он тоже согрешил…, как все; тоже вступил…
Но, по силе вдохновения, он был не как все, а - как немногие: вступив на путь познания мира беззаветно, с абсолютным упованием; принеся в жертву знанию всё прочее человеческое: естественные чувства, привязанности, милосердие, любовь, семью, потомство, социальное положение, и пр., - не говоря уже о комфорте и плотских удовольствиях.
Это выглядело так здорово, так подвижнически: одухотворяло… Но не сказалось ли в этом торжествующем жертвоприношении всё презрение Люцифера к человеку; этому столь несовершенному уму, отягощенному телом животного?
В благоустроенной части мира, в которой плоть и дух достигают гармонии, и где всякое духовное усилие находит своё вознаграждение в виде плотского кормления, всякое знание имеет характер прикладной, и труд обучения имеет своим результатом, с одной стороны, какую либо пользу обществу, а, с другой стороны, - вознаграждение учащемуся в виде лучшего относительно других положения в общественном “таксисе”. Но Илья, уже от рождения будучи довольно благополучным, не слишком, видно, заботился о том, чтобы это благополучие сохранить за собой: он учился много, бессистемно, всеядно, и, главное, безо всякой видимой пользы для себя и других. Иной раз это его смущало: он ощущал нечто вроде ревности, наблюдая успех более бойких людей, возвышающихся посредством скороспелого многознанья. В сравнении с ними, он, столь основательно начитанный, не был в состоянии даже рассказать в обществе что-либо занятное; поделиться каким-нибудь интеллектуальным приобретением, привести точную цитату…
Впрочем, поразмыслив как следует над фактом, Илья приходил к выводу, что лихорадочное, иной раз, обретение знаний поставлено у него на службу чему-то более важному, нежели простая образованность, и утешался этим. Но временами это сознание собственной посвящённости высшему ускользало из его самооценки; ускользала и цель, которую он поставил перед собой в начале своего подвижнического пути…