Всё это так. Но ведь, на руках у отца!? Почему он не думал, как все дети, что его папа самый сильный? Ведь он таскал на себе револьверную кобуру и медали отца, подражая ему. И что он, наконец, мог понимать из взрослых разговоров? Взрослые так и считали, что он не может ничего понимать, и потому мало стеснялись его присутствием. С годами все мы частично избавляемся от детских иллюзий, в том числе и от уверенности в родителях. Но не иметь этих иллюзий изначально? Это уже что-то невероятное. Однако, факт остаётся фактом. Приходится признать, что Никита от века знал правду мира. Бессмертная душа его видела зло, и её не могло обмануть никакое видимое благополучие, а телесная его душа этого зла боялась.
Играя на улице, пятилетний Никита мгновенно прятался в подъезде, или, как говорили тогда, в парадном, едва на улице, в поле его зрения показывалась тёмно-синяя форма милиционера, и ждал, пока тот пройдёт, не смея даже в щёлочку выглянуть.
При этом совершенно исключено, чтобы его культурные родители пугали мальчика милиционером. Его детские знания о милиции ограничивались “дядей Степой”, и, конечно же, он совершенно верил в последнего и восторгался им. Почему же он не видел Михалковского дядю Степу во всяком проходящем милиционере, как это положено детям его возраста?
Не мог же он, в самом деле, понимать значение тех операций по вырезыванию из газет и складывании в особую папку портретов правительствующих лиц; операций, которые проделывал его отец, прежде чем пустить газету в хозяйственный оборот, а проще сказать, в сортир, ибо о туалетной бумаге слыхивали тогда только в Москве, да и то немногие, а советские евреи, в свой черёд, не дошли ещё до ужасной клеветы, будто типографская краска центральных газет вредна для заднего прохода!
Неужто он принимал милиционеров за тех городовых, от которых он, в прошлом беспаспортный бродяга, прятался по подворотням? Или за тех попов-чернорясников, от которых они, дети сектантов, прятались в темных сенях, тепло пахнущих хлебом? Неведомо. А может быть, всё объясняется просто. Может быть, во всех окружавших его взрослых таился страх, который они прятали от самих себя и друг от друга, и впечатлительный Никита-левый, по только ему доступным признакам, чувствовал этот страх, и никакие дяди Степы, которыми заслушивался, а чуть позже и зачитывался Никита-правый, не могли его от этого страха избавить?
“Ваш герой - просто патологический трус, от рождения”, скажет решительный читатель; но тогда я попрошу его ответить на вопрос, откуда берутся патологические трусы?
Глава 4
Лучший друг детей всего мира
“Что за несчастье!” - горестно думалось Илье, - “если ты хочешь выжить, то обязательно должен вступить в бессмысленную, злую борьбу на чьей-либо стороне. Невозможно быть самим собой, на которой бы стороне, по своему внешнему положению ты не оказался: если попытаешься быть собой, то будешь причислен ко врагам. И как же быть, когда обе враждующие стороны греховны, но видят лишь неправду противника. Мир повсеместно разделён, и все борются за “правду”, но лишь за ту её часть, которая понуждает других жертвовать собою за них, но никогда за ту часть, которая понуждает их самих жертвовать собою ради других. А ведь именно эта часть “правды” действенна, именно она даёт свет и выводит человека за пределы простой справедливости…. Если ты не станешь бороться с ними за их правду, то станешь в их глазах, если не прямым врагом, то плохим, равнодушным человеком, благодаря пассивности которого процветает зло. А если ты призовешь отказаться от своего ради правды противника, то ты - точный враг”.
“Самое обидное, - вздыхал Илья, - что я никогда не могу найтись в нужный момент: не могу объяснить им, что искомое и ценимое ими - вовсе не добро, и что после “победы” (Кадмовой победы) их жизнь будет нисколько не лучше, а скорее хуже, чем до того, так как они умножат в борьбе свои прегрешения… Ну, да они не станут и слушать!” Илья тут, может, впервые почувствовал, сколь много спокойного мужества требуется, чтобы просто быть самим собой, - не выступать запальчиво третьей стороной, побивающей обе первые, а просто быть собой: вполне выражать себя в своих поступках, и не утверждать, при этом, с боем во внешнем мире свою “правду”, которая, став всеобщей, защитила бы твои поступки, сделала их легитимными, и тем самым уберегла тебя от общественных санкций за отступление от коллективно признанных норм.
Это открытие могло показаться банальным, и Илья, конечно, много раз встречал эту “истину” о трудности быть самим собой, но одно дело привычность и затёртость слова, создающие иллюзию понятности, и совсем другое - прочувствованность на личном опыте. Да, это не пустяк: будучи правым внутренне, спокойно оставаться неправым внешне, не пытаясь доказать и утвердить свою правоту. Тут нужна действительная вера в Бога, и в Суд, и в свободу человека. Откуда ж и взялись эти агрессивные коллективы, как не из желания спасти тех, кого Бог спасти не может? Откуда, как не из стремления внешним образом убедить не убедившихся внутренне? А для этого нужно продемонстрировать силу, внешнюю величину. Вот вам и разгадка всякого правоверия и тоталитаризма…