Но, независимо от оценок, находилась в источнике его усилий такая струя, от влияния которой аккумулируемые Ильей сведения многих наук перерабатывались и отливались в нечто совершенно отличное от их первоначальной формы. Их уже нельзя было извлечь из сердца в виде простых сведений: они алхимически претворялись в какие-то глубоко личные установки и ориентации: в непередаваемое чувство реальности, правду и прозорливость.
В сущности, Илья был великим магом, по желанию обретавшим силу дистанцироваться от мира: выключаться из его причинений: не вовлекаться в хороводы малёванных “харь”. Но когда он неощутимо для себя соскальзывал со своих вершин с крутыми холодными склонами в долины жизни, цветущие плотью, красотой и изяществом, где ощущал себя чужаком, он с досадою обнаруживал, что прочитанные книги не помогают ему выглядеть привлекательным: изящная словесность не сделала красивой его речь; знания не сделали его эрудитом; а глубоко продуманные вечные вопросы - житейски мудрым.
Со своей стороны и люди, соприкасавшиеся с Ильей в миру и ожидавшие по слухам и первым впечатлениям встретить в нём, по меньшей мере, начётчика, могущего занять их умными речами, тоже удивлялись, когда Илья обнаруживал себя почти что невеждой. Его знания как-то не вытаскивались из ящика души для житейского обихода, как будто принадлежали не ему, а кому-то другому, кем он мог бы быть, - и кем бывал, когда появлялась возможность диалога на известной метафизической высоте. Взбираться на вершину и оставаться на ней, собственно и было его настоящей целью.
Мир предлагал ему лжерассуждающее рабство, небрежно прикрытое бессистемными софизмами; предлагал роли, в которых Илье необходимо было сжаться до трудолюбивого цверга, навеки запертого в недрах горы. Илья не хотел этого, и боялся; боялся скованного ума - ведь он искал свободы через разум; хотел знать истину мира и человека, чтобы не утонуть в относительности и эпизодичности жизни. Он верил, что гностическая истина сообщит ему силу, потребную для того, чтобы, оставаясь верным ей, обрести независимость от внешних влияний, разрушающих душевный мир и вовлекающих личность в душегубительные обязательства.
Бог, породивший человека, позволил состояться искусу. Значит, без этого искуса не мог человек прочно соединиться с Отцом…
“Он мой!” - возгласил Сатана о человеке. “Он свободен”, - ответствовал Господь Сил. И в споре этом сказалось всё отличие отношения Бога к человеку от отношения к нему Дьявола, и Царства Божия от царства образов и теней. Люцифер поманил человека, и тот пошел за ним, и Господь не мешал этому, но расчёт Сатаны не удался. Человек не удовлетворился циничной относительностью всего, чтобы предаться утехам плоти и тщеславия, как единственно достоверному здесь, на земле бытию, - хотя и преходящему, но возвращающемуся вновь в потомстве. Он стал сжигать себя в поисках абсолютного идола, надеясь взобраться на вершину пирамиды знания и там обрести новый, возвышенный Рай. Он не знал, что пирамида эта не имеет вершины: что она способна расти во всех направлениях, не получая завершения. Не знал, но… мог узнать! Эта возможность разоблачения страшила Люцифера. Устав от знания, человек мог обратить свой слух к Отцу, - предпочтя лучше быть послушным Сыном, чем несовершенным подобием Божьим. Люцифера поражало, что, несмотря на зыбкость всего, на что пытался опереться человек в царстве отражений, он не терял конечной устойчивости - поддержка Космократора оставалась за ним.
Илья успел заметить, что вместо обретения силы, многое знание разрушало волю, но Илья всё же хотел преодолеть слабость воли, проистекающую из относительности всего разумного, на пути продвижения к окончательной и уже несомненной истине. Реально, это была, конечно же, духовная борьба: Издавна породнившись с Голубым Дьяволом, Илья хотел победить его с помощью Дьявола Белого.
Пояснение автора;
Белый Дьявол отечеством своим почитает порядок и власть; благопристойность, самообладание, гордое сознание принадлежности к бестелесным духам, имеющим власть, возвышающимся над бесами, заимствующими у плоти.
Красный Дьявол отрицает таксис. Его фетиш - анархическая личная сила и свобода самовыражения. Его стихия
- экспрессия страсти без ограничений. Он ненавидит Белого, но в то же время готов уважать его, когда тот приходит с силой.