— Можешь подойти ближе, — сказал он. Липман подошел.
— Вот ведь сукины дети, — продолжал Шогер. — Ни один не выиграл.
— Ни один, — повторил за ним Липман.
— Ты видел, как я их разделал? Видел, как они сдавались? Майн готт! А ведь один мог даже выиграть, тот, что сидел посередине. Ты его знаешь?
— Нет, не знаю.
— Он мог выиграть, но надо было жертвовать королеву, а он струсил. Ха-ха-ха!.. Ты знаешь, что я тебе скажу, Липман? Тот, кто хочет играть в шахматы, должен иметь еврейскую голову.
Он захохотал еще громче.
— У меня, как видно, еврейская голова. А, Липман? Как ты думаешь?
Липман молча отвел глаза.
Шогер посмотрел на старый, поношенный картуз, козырек которого не закрывал сбежавшихся возле глаз морщинок, и сказал:
— Я знал, что вы явитесь сегодня. Ты пришел сам или тебя прислал юденрат?
— Меня прислал юденрат.
— Господин комендант! — прикрикнул Шогер.
— …господин комендант.
— Чего же ты хочешь от меня?
— Я хочу просить вас, чтобы не увозили детей, господин комендант.
— Мы отвезем их неподалеку, в детский дом, — ответил Шогер. — Там им будет лучше. Там они будут сыты, одеты, так что вы можете не беспокоиться.
— Совет хочет, чтобы дети остались в гетто. Совет просит вас не увозить детей, пусть живут с родителями, господин комендант. Шогер молчал, и Липман добавил:
— Люди верят, что вы оставите нам детей, господин комендант. И мы для вас что-нибудь сделаем…
— Что вы сделаете? — перебил Шогер. — Что еще вы можете сделать? У меня есть все, мне ничего не надо.
— Мы сделаем…
— Липман… Ты уж лучше помалкивай, не проси. Я все равно увезу детей. Ты знаешь, о чем я думаю? Я сейчас думаю совсем о другом. Я знал, что вы явитесь сегодня, но не думал, что пришлют тебя. Я рассчитывал, что ко мне пожалует Мирский. Очень люблю смешить его, этого вашего Мирского. Борода у него совсем седая, лишь там и сям черные клочья. Стоит выдернуть несколько черных волосков, и он начинает смеяться прямо в глаза, этот Мирский.
Липман молчал.
— Так почему же они прислали тебя? Ведь у тебя нет ни малых детей, ни внуков. Я не понимаю, почему пришел ты, Липман. Липман молчал.
— Почему ты пришел? Ведь у тебя нет маленьких детей, скажи?
Тогда Авраам Липман сказал:
— Все дети — наши, и мои тоже. У меня много детей.
— Господин…
— Да, господин комендант…
— Все равно, ты напрасно просишь.
— Мы вам…
— Постой, постой. Знаешь сказку о золотой рыбке? Так вот, если бы я поймал сейчас золотую рыбку, я не знал бы, чего у нее просить. Разве что сыграть со мной в шахматы. Ха-ха-ха…
— Я вас очень прошу, господин комендант. Не увозите детей. Это последние наши дети, господин комендант.
Шогер стоял, прислонясь к столу и скрестив ноги, его руки были сложены на груди, лицо застыло.
И тогда Липман снял картуз.
Он медленно содрал его с головы и мял в руках. Он низко нагнул голову и проговорил:
— Господин комендант, оставьте нам последних детей.
— Ладно. — Шогер улыбнулся. — Я готов согласиться, Липман. Но я не рыбак, а ты не золотая рыбка. Дети, дети, дети!.. Я соглашусь, если твой Исак сыграет на них со мной. Мы будем играть всего одну партию. И если…
Липман вздрогнул, но не отвел глаза.
— Давай договоримся так, Липман. Слушай внимательно. Как следует слушай. Если он выиграет — дети останутся в гетто, но я убью твоего сына. Сам. Если проиграет, то он останется в живых, но я завтра же велю увезти детей. Ты понял?
— Я понял, но Исаак… Он теперь у меня единственный… — Я тут ни при чем, Липман, — сказал Шогер. — Разве я виноват, что сегодня ко мне явился ты, а не этот шут Мирский? И чего тебе расстраиваться, Липман? Исак может проиграть, и все останется по-прежнему, как есть. Я тебя не принуждаю, ты волен не согласиться, можешь подумать. Я ведь не приказываю тебе, я только ставлю свои условия.
Липман думал.
— И как ты родил такого сына, Абрам, а? Он мог бы вырасти большим шахматистом, мог бы потягаться с самим Капабланкой, знаешь… Ну?.. Ты решил, Липман?
Липман решал.
Он все еще смотрел на Шогера, на застывшее его лицо, а потом надел картуз.
— Хорошо, — сказал он. — Я согласен. Но вы, господин комендант, забыли еще одну возможность: что, если будет ничья?
— Ты ничего не смыслишь в шахматах, Липман. Твой сын не задал бы такого вопроса. Сделать ничью труднее, чем выиграть или проиграть. Нет, ничьей не будет. Впрочем, ладно, я готов пойти на уступку, Липман. Если будет ничья… Если твои сын сумеет сделать ничью — он останется в живых, а дети — в гетто. Ты доволен?!
— Да, — ответил Липман.
— Можешь идти.
— Исаак должен прийти сюда?
— Нет, на этот раз — я к нему. Пусть все гетто видит, как мы играем.
— Хорошо, господин комендант.
Липман пошел к выходу.
Он был уже у двери, взялся за блестящую бронзовую ручку.
Шогер догнал его и хлопнул по плечу.
— Слушай, Липман, я скажу тебе прямо: если ты держишься за свою шапку, так постарайся и сына удержать. Удержи на нем шапку имеете с головой. Понял, Липман?
Авраам Липман молчал.
Неровная, щербатая мостовая снова плыла перед глазами.
Липман возвращался в гетто медленно, еле переставляя ноги.
— Эй ты, старая кляча! — кричал конвоир. — Пошевеливайся. Моя смена кончилась, и я не собираюсь гулять с тобой, как с барышней.
Липман делал вид, что не слышит.
Полицай стянул винтовку и саданул Липмана по спине прикладом. Но Липман по-прежнему не торопился.
Надвигался, должно быть, добрый осенний вечер, солнце, должно быть, уже спускалось к горизонту, все удлиняя тени деревьев, домов и человека, где-то на окраине в маленьких палисадниках красовались под окнами пестрые осенние цветы, а над рекой сгущался вечерний туман — скопление серых капелек…
Вернувшись в гетто, Авраам Липман позвал сына.
Исаак слушал молча.
— Ты все понял, сын? — спросил Авраам.
— Да, — ответил Исаак.
— Ты, наверное, плохо слышал. Я повторю…
— Не надо.
— Ты не сердишься, сын?
— Разве я могу сердиться на моего отца?
— Подойди ближе, — сказал отец, — я хочу посмотреть тебе в глаза.
Исаак подошел.
Сын и отец не дыша смотрели друг на друга.
— Отец, — сказал Исаак. — Помнишь, как ты щекотал меня в детстве?
— Я помню.
— В те дни твоя борода еще не была седой.
— Люди старятся, сынок.
— Она и сейчас не совсем седая. Только с проседью.
— Я знаю, какой я сейчас. Ну, подними-ка голову.
Отец захватил в горсть свою поседевшую бороду и провел по шее сына.
— Щекочет… щекочет твоя борода. Совсем как раньше, — сказал Исаак, но только теперь он не хохотал и не смеялся, как раньше.
Тогда Авраам крепко обнял сына и сказал:
— Помни, ты должен беречь себя. Ведь ты можешь сделать ничью, правда?
— Не бойся, отец, я сделаю так, как лучше.
— Я знаю, — сказал Авраам Липман.
Он привстал на цыпочки и, обняв сына, поцеловал его лоб и глаза.
— Я знаю, ты сделаешь как лучше, — повторил он.
Глава пятнадцатая.
ХОД ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРОЙ
Исаак не слушал Шогера. Тот двинул пешку.
Исааку оставалось сделать последний ход. Но какой?
В этот момент можно было сделать вечный шах и свести вничью.
Можно было пойти конем — и выиграть. У белых было два варианта.
Я долго ждал отца. Когда он отправляется в совет гетто или к Шогеру, мне всегда надо сидеть и терпеливо ждать.
Вот и дождался, поговорили. Я еще чувствую у себя на лбу его сухие губы, обрамленные усами и бородой, но мне надо спешить, меня ждет гладкий каменный порог. Меня ждет Эстер. Нас обоих ждет двор, ждет бревно, деревянный ящик.