В Москве шел дождь. Я прожил в этом городе около четырех месяцев и не помню ни одного дня, в который бы не лило или не моросило. "Гнилая яма", любил повторять мой брат Леван, застреленный позднее возле метро на Полянке. Он устроил меня водить машину к одному московскому "авторитету" - так зовут в России уважаемых главарей преступных кланов - по кличке Батон. Еще в газетах пишут, что их называют "ворами в законе", но я такого титула в реальной их жизни не слышал. Батон был толстенький старикан лет семидесяти, похожий на ветерана, пришедшего в школу с рассказом о своих боевых подвигах: о взятии Вены или Будапешта. Он и был ветераном. Леван рассказывал, что Батон отсидел в тюрьме в общей сложности около сорока лет! Его сын был профессором университета. Когда Батон "садился", о мальчике, юноше, а потом уже взрослом мужчине заботился друг и поверенный "авторитета", известный московский адвокат Раскин.
Когда Леван в первый раз привел меня к Батону, тот ел пельмени. "Садись, мальчонка", - доброжелательно пробурчал он и приказал какому-то шнырю в глубине квартиры - обычной трехкомнатной хрущевки, в ней, как выяснилось позже, вместе с паханом жила вся его свита: "Насыпь гостю расстегайчиков". Так он называл свое любимое блюдо - пельмени с маслом, политые уксусом. "Машину водить умеешь, голубь?" - еле разборчиво, сквозь причмокивания и посасывания, спросил хозяин. Я ответил утвердительно, но тут же осторожно добавил, что права получить так и не успел. "На кой они нам сдались, эти права. У меня их, этих прав, сколько хочешь, как у трижды Героя Советского Союза, понял?" "Понял", - скромно сказал я в ответ, и холодок прошел по спине. Глаза собеседника напоминали глазки того пьяницы-прапорщика из поезда. В них тоже не было мысли. Но что мне оставалось делать? Я втянул голову в плечи и начал возить Батона на старом неброском "жигуленке" "по делам".
Привыкнув к московским улицам и носившимся по ним сверкающим джипам, огромным "мерседесам" со знакомыми - конкурентами и приятелями моего хозяина, - я дивился, почему он ездит на этом замызганном тарантасе. "По кочану, - был ответ, - пусть эти петухи перьями поблестят, я им их повыдергаю, в жопу напихаю и в узелки завяжу, чтобы не пердели. - И продолжал: - Знаешь, какая птица в городе самая умная и живет лучше и дольше всех? Воробей! Он хоть неказистый, но посноровистее попугаев будет. Вот я, к примеру, никогда не езжу в вагоне-люкс, хотя могу скупить весь поезд. А почему? А потому, что в плацкартном хоть и пованивает, да естественная защита - народ. В люксе же горло вспорют, никто не услышит".
Он был не так-то прост, этот школьный ветеран в стандартном сером костюме со вздувшимися коленями и брюхом, нависшим над бечевкой, которой он неизменно подвязывал брюки. Он был даже где-то оригиналом, этот старый убийца.
Жил я поначалу на Батоновой даче - крытой старым толем развалюхе на Минском шоссе. Даже здесь Батон был последователен: трехэтажные хоромы, как на Рублевке, не возводил, не желая бросаться в глаза. И что еще было странным, он не был "патриотом": я ни разу не слышал от него "хачика" или чего-то в этом роде. А когда один из прихлебателей назвал Раскина при шефе жидом, Батон просто взял со стола бутылку и разбил ее о голову паренька углом в висок. Тот, как рассказывал присутствовавший Леван, "смутился и подвязал лапти". Его даже не стали хоронить, а просто выбросили на мусорку за городом. Этот случай заставил меня задуматься о бегстве из компании нашего жирного Нерона. Кто знает, что может взбрести ему в голову. Но бежать означало подставить Левана, и я продолжал каждую ночь просыпаться с полупроглоченным, как язык утопленника, страхом и отвращением к себе и жил дальше.
Развязка наступила неожиданно. Однажды рано утром, было еще темно, квартиру пахана поднял на ноги шнырь Веня. Возле выхода из метро "Полянка" убили Левана. "Иду мимо. В сторону братана твоего не гляжу, чтобы менты не зацепили. А у него - мозги по тротуару". Батон на известие отреагировал спокойно: "Все мы там будем", - и велел запрягать. Моя работа на местном жаргоне называлась "ходить под седлом". В этот раз пришлось везти на разборку на кольцевую дорогу. Приехали еще четыре машины с людьми в кожаных куртках, одинаковых тренировочных штанах с лампасами и с, извините за банальность, бритыми затылками. Это действительно так и было: куртки, штаны, затылки, - я ничего не придумал.
Я вез как в полусне. Когда я мысленно возвращаюсь к тому раннему утру, то не обнаруживаю в ящике своей памяти никакого чувства боли или чего-то подобного. Ясно вижу великолепное красное солнце, встающее над лентой шоссе и заливающее кровавой краской расплывчатые черты сидящего рядом Батона, ощущаю еле преодолимое желание спать, клонюсь к рулю, клюю носом, вздрагиваю, просыпаясь, и это - всё.
Когда приказали остановиться, я разглядел метрах в трехстах от поворота на сто девятый километр несколько машин с чужими людьми. "Наши" выскочили из "коробок", открыли багажники, и тут я увидел, как они вынимают черные новенькие автоматы с короткими, слегка расширяющимися, как у мушкетов, стволами и бордовыми пластиковыми или капроновыми ручками и накладками - такие носят в центре патрульные милиционеры - и, присоединяя блестящие смазкой магазины и щелкая затворами, подходят к Батону, все еще сидевшему в "жигуленке", открыв дверь и вывалив наружу толстую ногу в черном ортопедическом ботинке. "Говори, батя", - выдохнул самый крупный из парней. Батон приказал мне оставаться в машине, а сам захромал во главе группы по направлению к чужакам. Меня поразило, что все это совершалось открыто: по шоссе проносились автомобили, а люди с автоматами спокойно двигались по его обочине. Я видел, как они сошлись с вышедшими им навстречу противниками и, вместо того чтобы открыть огонь или что-либо в этом роде, смешались в кучу, закурили все вместе, а Батон что-то дружелюбно обсуждал с человеком, которого я уже видел во время одной из наших деловых поездок. Разговор занял не больше пяти минут, после чего группа стоявших вновь разделилась надвое и "наши" вернулись к машинам. Батон казался довольным переговорами и буркнул мне: "Видел, как я их, козлов?".
Какой смысл вкладывал он в это высказывание, я так никогда и не узнаю, потому что в тот же день, воспользовавшись короткой паузой в нашей с ним езде по городу, попросту "слинял", сбежал значит, бросив "жигуленок" на стоянке. Договорившись с водителем-"международником" за триста долларов, через пару часов я уже корчился в узком тайном пространстве между кабиной и грузовым отсеком. Я знал, чем рискую в случае, если попаду к Батону: меня зарежут.