В тот самый миг будто из ниоткуда появился Митька с куском надкушенного чёрного хлеба в руке.
— Ох, — начал он с набитым ртом, — время идёт, а ничего не меняется. Их конюшни — всё та же тьма кромешная. Чего сложного — мужика нормального нанять? Этот дохляк, конюх ихний, еле лопату держит. Поди сломается, если та будет чуть тяжелее обычного.
Сёстры переглянулись.
— Ну, делать-то всё равно нечего, — наконец изрекла Верея.
Веда тяжко вздохнула и, опустив голову, всхлипнула.
— Нет, ну вы послушайте, — не унимался извозчик. — Были б хоть вычищены стойла — любо было б глянуть. А то ведь как у них — половиц местами нет, навоз по углам рассован, а сено-то — сено мокрое набросано, в лихой час копыта у кобылок наших гнить начнут ещё.
— Как бы наши собственные копытцы гнить не начали, — пробубнила Веда и снова всхлипнула.
Митька сдвинул брови, посмотрел на девушкину макушку, а тогда протянул через стол руку, ухватил её двумя пальцами за подбородок, заставляя поднять лицо.
— А ты чё плачешь-то? Обидел кто? Так я ему накостыляю, ты только скажи.
Веда на это лишь отвела взгляд и отвернулась.
— Все хорошо с ней, — Верея не упустила из внимания этот жест, но заострять не стала.
Весь ихний двор знал, что между Митькой и сестрой творится ещё с малых лет, как только матушка подобрала на рынке малого хлопца. Обогрела, отмыла, да работу дала. Сначала по двору помогал, потом начал с батенькой ездить на ярмарки да по всем делам важным.
Митька, хоть и глуповат был, но красив. Светлые, как пшеница на солнце, ниспадающие на плечи волосы. Раскосые голубые глаза всегда смотрели с хищным прищуром. Четко очерченные губы, спрятанные в густой, но короткой бороде. Тонкий, прямой нос. Как будто сам Лель* в человеческом обличие. Ещё и высокий да статный он. Крепкое тело даже грубая серая рубаха скрыть не могла.
Сколько девок вздыхало за Митькой, да только от одной он мечтал поймать купальский венок. Но сестрица бы никогда не созналась, что сама по ночам слезы горькие за ним льет. Гордая она.
— Может надобно баньку красавицам натопить? — из дверей кухни показалась розовощекая хозяйка. — А то вон как промокли, ещё и хворь схватите. Пока вы хорошенько попаритесь, я вечерю приготовлю, да отвар из зверобоя заварю. Ну так что, голубоньки? — и она ловким движением, несмотря на свои объёмы, вскочила на ветхую лестницу, которая громко скрипнула под её весом. — Кличте меня Пелагея. Парилка во дворе, поодаль от конюшни, а я пока за рушныками чистыми схожу. — И скрылась на втором этаже.
— Было бы недурно, — Митька пятерней прошёлся по влажным волосам. — Только парится вместе пойдем, вдруг пристанет кто, а я за вас головой перед батенькой отвечаю.
— Вот дурень! — Веда спрятала зардевшиеся щеки в ладошках и смущённо отвернулась.
— А чё дурень то? — парень задумчиво поскреб русую макушку.
— Ой, умора! Как любо на вас смотреть! — Верея тихо прыснула от смеха, пропустив болючий тычок в бок от сестры.
— Дурень, умора. Да что я такого сказал-то? Помочь ведь хочу, а она… — тихонько бубнил себе под нос Митька.
В повисшей над ними тишине был слышен только едва сдерживаемый смех Вереи.
— У них, наверное, и банник* живет, а то куда не погляди — одна разруха, — спустя время снова заныла Веда. — Пойдем парится, а он нас камнями горячими закидает.
— Та будет тебе! — цыкнул на нее Митька. — Мы ему дар принесём. Хлеба с солью краюху, если тебе так боязно.
Снова жалобно заскрипела каждая ступенька лестницы под тучной Пелагеей.
— А чаво ж вы стоите? Ходьте давайте, бо там все остынет, — приговаривала женщина, раздавая каждому по рушныку и сухой сорочке. — Я уже вам постелила, перины пуховые взбила. Токо спать будете в одной спаленке, девоньки на кровати резной, а ты хлопак, — ткнула в Митьку пухлым пальцем, — на лежанку приляжешь.
— Знаем мы эти перины… — пробухтела Веда, но всё же поднялась с лавки, не забыв прихватить свою дражайшую сумку.
Пелагея всем телом навалилась на входную дверь, которая уже успела разбухнуть от повсеместной сырости. Та, хоть и с протяжным скрипом-стоном, но поддалась.