— Я уже тебе сказала.
— Ох, боги, за что мне такое! Давай, завтра я могу два, может, даже три костра у тебя забрать. Только не сиди с таким лицом.
— Нет, Мари. Ты не поняла меня.
Лиззи на секунду замялась от того, насколько серьезным и холодным получился ее голос. Но остановиться уже не смогла:
— Я устала не потому, что сегодня было много костров. Я устала потому, что они были. Устала от того, что вы с Люсильдой изводите меня с заклинаниями, которые у меня не получаются и не получатся никогда, устала от дел шабаша и от самого шабаша. Устала от того, какими глазами на меня смотрят люди, которые меня даже не знают. Мари, я больше не хочу быть в шабаше. Даже не так, я вообще больше не хочу быть ведьмой.
Мари смотрела не нее, кажется, даже не моргая, застыла с вилкой, с которой в тарелку плюхнулся кусочек еды.
— Как это? Что значит не хочешь быть ведьмой? Ты ей родилась!
— И вы с тетушкой постоянно мне об этом напоминаете. Но, в отличие от тебя, я не родилась «самой талантливой ведьмой за много-много лет».
— И что это меняет? Разве это повод перестать быть ведьмой? Даже если что-то не получается, мы же тоже бываем разные, твои мази, например, чудеса творят, и лимонады, надо просто постараться, и дар придет. У мамы же тоже поначалу так было.
— Не смей приплетать сюда маму. Ты вообще меня не слышишь, даже не пытаешься.
— Все, что я слышу, — это отговорки, лень и слабохарактерность. Люсильда говорит, ты очень похожа на маму в детстве. Она же стала старшей в шабаше. Просто очень сильно этого хотела и много старалась.
— Знаешь, Мари, если бы она не была старшей или вообще не была бы ведьмой, может, она была бы еще жива.
Лиззи сразу пожалела об этих словах. Она перегнула. Но сожалеть было уже поздно. Нужно было бежать. Тарелки взлетели со стола и закружились смерчем, разбиваясь о стены. К торнадо, возникшему в центре комнаты, начали присоединяться стулья, одежда и мелкие вещи, обильно разбросанные по комнате. Лиззи полоснуло осколком тарелки по щеке и плечу. Она отмахнулась защитными чарами и, если бы у нее было время, удивилась и порадовалась бы, что чары сработали. Она кинулась к двери, успела схватить ботинки, еще не попавшие в вещевой смерч, и, натянув их уже на ходу во дворе, что есть мочи побежала. Просто вперед. В лес.
Это была не первая их с Мари ссора. Но такой силы вихрь Лиззи увидела впервые. И впервые испугалась: она ни разу не видела в глазах сестры такую ярость. Она бежала и бежала, обливаясь слезами от обиды, страха, усталости, от всего этого бесполезного праздника, двуличных людей, от неоправданных надежд, не имеющих к ней отношения, от той, кем она родилась, но не хотела быть. Она бежала так быстро, как только могла, не чувствуя холода, не замечая веток, хлещущих по щекам, спотыкаясь, падая в снег, вставала, путаясь в уставших ногах, пока вдруг не остановилась. Она закричала так громко, как только могла. С веток взлетели разбуженные птицы. Лиззи оглянулась. Мари за ней не гналась. Она осмотрелась и не узнала местность, не поняла, насколько далеко забежала в лес. Тяжело дыша на морозе, в одних ботинках и легком домашнем платье, она заговорила шепотом, словно молитву:
— Мамочка, ты же слышишь меня с той стороны? Я запуталась. Если я и правда не бесполезная, если у меня получится сделать хоть одно серьезное заклинание, я никогда больше не заикнусь о том, что хочу уйти из шабаша.
На этих словах Лиззи Майер развела руки и, как учила тетушка, выставив левую вперед с поднятым указательным пальцем и со средним и большим, сцепленными в кольцо, прошептала самое сильное из огненных заклинаний, которое ей было известно: «Саиисс ассуу». Она увидела крошечное пламя и почувствовала, как летит, отброшенная рикошетом. Удар. Боль. Темнота.
Лиззи Майер открыла глаза, ощущая, как на виске ближе к макушке запульсировала рана. К горлу подступила тошнота. Рядом горел костер, но никак не фокусировался перед глазами.
— Очнулась? Ты как?
Лиззи попыталась сесть и рассмотрела Рами, сидящего около костра. А на нее был накинут его странный вязаный балахон.
— Что ты здесь делаешь?
— У меня к тебе точно такой же вопрос, — задорно расхохотался юноша. — Но раз сразу включила свою серьезность, думаю, что ты в порядке. Я тебе голову твоей же мазью намазал, и знаешь, что я тебе скажу, Лиззи Майер, — ты отличная ведьма!
Теперь уже Лиззи расхохоталась. Она смеялась и смеялась, а из глаз ручьями текли слезы, которые она по-свойски вытерла его балахоном.
— Спасибо тебе, Рами. Наверное, ты меня спас.