— Мастер-краснодеревщик — как большой художник. В его мастерской работают несколько помощников, а он только придумывает мебель и делает самые сложные элементы. В общем, — с нескрываемым удовлетворением подвел отец итог, — это вполне достойный и хорошо оплачиваемый труд. Устроить тебя учеником краснодеревщика?
— Устрой, — Якоб кивнул.
Он не стал говорить отцу про мечту, посетившую его в хрубешувском штибле, он боялся думать о будущем, предпочитая пока не распутывать тугие клубочки мыслей.
Отец выполнил свое обещание, и через неделю Якоб уже ходил к мастеру Гансу, грузному и короткорукому человеку с пивным брюшком и торчащими нафабренными усами. Ремесло давалось легко, но большим специалистом Якоб не стал. Через год Ганс вежливо объяснил отцу, что дальнейшее обучение не имеет смысла.
— Ваш сын может сделать хороший стул, соорудить добротный шкаф или крепкую кровать, но полета фантазии, — тут Ганс крепко прищелкнул толстыми пальцами, — этакого ветра в голове, отличающего мастера от ученика, у него нет. Удел Якоба быть подмастерьем. Это само по себе почетно и достойно, но я помню, что вы рассчитывали на нечто иное.
— Да, — растерянно кивнул отец. — Я хотел, чтобы вы сделали из него мастера.
— Мастера из него не выйдет, — решительно сказал Ганс.
Когда отец вернулся домой, его поджидал еще больший сюрприз. Видимо, Ганс предварительно поговорил с Якобом.
— Я уезжаю в Хрубешув, — объявил он отцу, когда тот пересказал ему разговор с мастером.
— Куда? — выпучил глаза отец.
— В Хрубешув, — как ни в чем не бывало подтвердил Якоб. — Буду учиться в ешиве.
— А жить на что будешь?
— На стулья и табуретки. Я ведь целый год только тем и занимался, что строгал ножки для стульев.
— А-а-а, — в голосе отца появилась надежда. — Ты хочешь сказать, что Ганс тебя плохо учил? Давай я определю тебя к другому краснодеревщику.
— Нет, я не хочу быть мастером. Я хочу учить Тору.
— Тору! — вдруг рассвирепел отец. — Тору он, видите ли, хочет учить! Сотни поколений твоих предков учили без конца эту Тору, и полюбуйся, чего они добились. Живут в лачугах посреди гоев-антисемитов. Для чего я выбивался в люди, зарабатывал деньги! Неужели для того, чтобы мой единственный сын вернулся обратно в польский навоз?
— Но они прожили свою жизнь спокойно и счастливо, — ответил Якоб. — Им было хорошо в своей общине, они жили нормальной цельной жизнью.
— Идиот! — отец даже побагровел от гнева. — Ты хоть интересовался немного историей?! Спокойно и счастливо они жили! Да их гоняли из угла в угол по всей Европе, как кот гоняет мышь, прежде чем сожрать. Погромы, поборы, костры, виселицы… Это ты называешь спокойной жизнью? Учти, Польша — дикая, нецивилизованная страна. В ней может случиться все что угодно. Я специально перебрался в культурный Данциг и приблизился к просвещенному немецкому народу.
Но Якоб упорно стоял на своем. Он хотел учить Тору только в хрубешувской ешиве. Вечерние занятия в синагогах Данцига его не удовлетворяли.
— Я это уже попробовал, папа, — спокойно объяснял он отцу. — И это совсем не то, что в Хрубешуве.
Разговор закончился ничем. Когда отец проснулся следующим утром в своей спальне, за которую он когда-то отдал о-го-го сколько, ему показалось, будто вчерашний разговор не более чем дурной сон. Все вокруг было как всегда: стильная тяжелая мебель, большое окно с чисто вымытыми стеклами, полуприкрытое вишневыми плюшевыми шторами. Он поднялся с кровати и отодвинул шторы. Дом стоял на пригорке, и поэтому даже со второго этажа он мог наблюдать черепичные крыши Данцига, зимой покрытые почерневшим от сажи снегом, а весной и коротким летом — зеленоватой плесенью. Он любил Данциг, город, давший ему все, и хотел, чтобы его сын был счастлив, подобно тому как был счастлив и он сам. Если бы не ранняя смерть жены… ох, если бы не ее ранняя смерть…
Через два месяца Якоб приехал в Хрубешув. Его приняли радостно, ведь выбор наследника солидного состояния говорил, как ни крути, в пользу Хрубешува. Ну и, понятое дело, разве может не радоваться еврейское сердце, когда еще один юноша вступает на путь праведности и благочестия.
Якоб поселился в доме дяди Лейзера и тети Эльки. Почетному гостю высвободили отдельную комнату. Комнатой важно именовали крохотную каморку. В данцигской квартире Якоба, теперь уже навсегда Янкла, таких размеров был платяной шкаф. На следующее утро после приезда дядя Лейзер прямо из синагоги отвел племянника в ешиву. Он поговорил недолго с раввином, и Янкл просто остался в небольшом зале, где за столами раскачиваясь сидели юноши с пейсами, сосредоточенно уставившись в потрепанные книжки.