Когда сердце немного успокоилось, опираясь на клюку, пошла к тому месту, где дом стоял. А там заросли непроходимые просто! Обойдя их стороной, вышла к весело звенящему ручью. Огляделась. Вон и пригорок. А за ним три огромных валуна. За валунами раньше было кладбище.
Далековато, да и Павел просил далеко не уходить. Но разве не ради этого все и затевалось? Я медленно побрела в нужную сторону. Теперь уж не заблужусь.
Некоторые кресты – дубовые, глубоко закопанные в землю, еще стояли. Большинство же попадали, сдавшись под натиском трав и кореньев, проливных дождей и зимних морозов. Молодые деревья уже полностью оккупировали очищенную когда-то территорию, заплело все вокруг вьюном. А у мамы моей, помню, и вовсе две ветки крестом связанные стояли – некому было о ней позаботиться.
Дрожащими пальцами коснулась одного из крестов, закрыла глаза.
– Я пришла к тебе, мама.
Но вдруг перед глазами совсем чужое лицо. И так ярко, по-настоящему, что я отпрянула. Это как же? Это что ж такое?!
Я совру, если скажу, что не было страшно. Было, даже очень. Но пересилив себя, сделала шаг вперед, по высокой курчавой траве. Еще один. И еще. К старости всем страшно становится. Выйти из дома зимой, упасть и ногу или руку сломать. Пойти в кино – вдруг молодежь засмеет? Позвонить лишний раз детям – вдруг сочтут назойливой? Купить новую кофточку – лучше уж внукам на конфеты.
И вы или поддаетесь всем этим страхам и медленно умираете. Или идете им наперекор. Выйти с внуками на санках кататься и самой хоть разок съехать. Не ругаться, а в ответ снежком бросить. Пойти и посмотреть, что такое фильм «Сумерки», и понять, почему внучка картинками этими странными всю комнату обвешала…
Я всегда делала этот шаг вперед. Всегда, что бы там ни было. Ведь пусть лучше умру, попробовав, чем похороню себя заживо, отступив.
– Пи-и-и?! – Прямо с ветки ближайшего дерева на меня прыгнула белка. Ухватилась коготками за одежду, взобралась на плечо.
– Машка! Мать твою за ногу! – Схватилась за сердце, жадно хватая ртом воздух. – Я с перепугу чуть богу душу не отдала!
Подруга, виновато потупившись, потерлась о мою щеку влажным носиком, стала лапками волосы перебирать.
– Тьфу на тебя! – сказала уже не так воинственно и пошла вперед. Шаг за шагом. Только вперед, что бы там ни было.
Постепенно страх отступал. Я не пыталась анализировать происходящее. Увидела то лицо да и увидела. Чего только не бывает на старости лет. А потом замерла как громом пораженная. Здесь. Мама моя была похоронена здесь – я это ЗНАЛА.
Тонкая березка вместо креста. И вьюн, оплетающий все вокруг, цветет остролистыми голубыми цветками неизвестное растение. Странное такое: кажется, будто едва-едва светится каждый цветочек.
Я села у березки, ноги гудящие вытянула, глаза закрыла. Погладила подлезшую под руку Машку по голове.
– А знаешь, мама, я уже старуха…
Павел сам нашел меня. Ругался страшно!
– Я из-за вас чуть не поседел! Ни разума, ни совести! – он кричал, выливая свой страх.
Даже хмуриться не могла, так светло и радостно стало на душе, когда с мамой поговорила. В моих мыслях она отвечала мне, утешала и успокаивала. Хвалила и гордилась.
Не зря приехала. Спасибо Богу, что дал мне такую возможность и силы на ее воплощение.
Обратно мы возвращались долго. Ноги мои совсем от усталости не держали, да и Павел, разыскивая меня, устал. Николай, ожидающий нас в лагере, тоже не упустил возможности поругаться на древнюю бабку. Долго еще бурчал, даже когда спать уже все улеглись. А утром, когда я заикнулась о том, чтобы перед отъездом еще раз на могилку сходить, плюнул на все и уехал.
– Ну, баб Катя, нам же пешком обратно не меньше недели добираться! – возмущенно на меня поглядел Павел.
– А тебе чего надобно? Ты в лесу? В лесу! Живи и радуйся. Или мы спешим куда-то? Даже если месяц идти будем или неделю, здесь в палатке проживем. Чем плохо-то?
На том и порешили. Павел провел меня на кладбище и, строго приказав никуда далеко не отходить, ушел на рыбалку. А я сидела возле памятной березы и думала-думала, молодость свою и замужество вспоминая. По детям соскучилась, жуть! Но еще больше по внукам и правнукам. Но чего уж там… выросли все давно. Быстро и незаметно.
Сижу, грущу, Машка с Павлом в этот раз ушла, совсем меня одну бросили. И тут кот ка-а-ак выпрыгнет из кустов. Котяра! Котище! Черный-черный, огромный, как рысь в зоопарке. Я так за сердце и схватилась. А он, как ни в чем не бывало, давай мурчать и около меня вышагивать.
– Ох, батюшки! Ты чего скачешь? – Махнула в его сторону клюкой.
– Мррау, – ответил мне кот. – Мрр? – А глаза хитрые-хитрые.
– Ты как здесь оказался? Заблудился? Или неужели люди такого красавца выбросили?
Кот, тихо урча, подошел ко мне еще ближе, черным боком потерся, едва с кочки, на которой я сидела, не повалив. Ох, здоровенный какой!
Сидела я, гладила его и недоумевала: откуда в лесной чаще, в деревне, которая десять лет назад сгорела, кот? Да еще чистый и ухоженный? Упитанный вон какой. Может, неподалеку живет лесник или отшельник?
– Ты, котя, где живешь? – обратилась к нему, в наглую морду и глаза умные заглядывая.
Не хотелось мне обратно возвращаться. Уже примерно с полгода, каждую ночь засыпая, я четко ощущала, что смерть все ближе. И теперь, побывав на могилке матери, до крика не хотелось мне возвращаться в каменный мешок города или даже садиться на плечи жителям Бурого.
Я грешным делом даже обрадовалась, когда Николай утром, бросив несговорчивую меня, уехал. Мы с Павлом прекрасно понимали, что он вернется за нами через недельку, но я не переставала тайком надеяться, что могла бы дожить свою жизнь здесь – в месте, в котором появилась на свет.
Это было бы правильно.