Валерий в последний раз ударил по струнам, обвел всех победным взглядом — и вдруг закашлялся жестоко и надсадно. Вокруг него образовалась суета, и под шумок я ускользнула.
Воздух был влажный и темный. Снег, плотно укрывший сквер, чуть светился в темноте; тонике силуэты деревьев резко выделялись на его фоне, и заснеженные их ветви устало парили в вечернем городском небе. Фонари горели ясно; снежинки разноцветно вспыхивали, пролетая мимо, искристо переливались, оседая на спинке и сидении старой сломанной скамейки.
Рядом с ней, под фонарем, стоял человек — тот самый, утренний. Я его узнала. Стоял и читал какую-то газету. Стоял вполоборота ко мне и безжалостно читал газету, размокающую на глазах.
Я прислонилась спиной к колонне и стала ждать. У меня было около получаса свободного времени; раньше дома появляться смысла нет, Софья придет только в половине восьмого — да, торопиться некуда. Разве что за хлебом зайти. Не, лень. Позавчерашний доем, ничего со мной не случится. Ну, провожатый? Сам-то еще не замерз? Я вот замерзла.
Где-то за деревьями неслись машины — быстро и невесомо. Далеко отсюда.
Он обернулся — сначала мельком, потом, узнав меня, неуверенно улыбнулся и сделал шаг навстречу, сворачивая газету и засовывая ее в карман. Карман жалко.
Я осталась стоять на месте, только наклонила вбок голову. Ну, интересно…И что дальше?
Запнулся. Встал. Я знаю, я в тени. Мое лицо плохо видно.
Стоит. Уже не улыбается.
— Который час? — спросила я.
Ему полегчало. Выбросил в сторону руку и уставился на блеснувший в свете фонаря циферблат:
— Семь минут седьмого.
Спешат часики.
— Вы никуда не опаздываете?
— Нет, — удивился. — Сегодня пятница.
Пауза. Бесшумно падает снег. Выйду из-под крыши — буду как Снегурочка.
— А вы опаздываете?
— Вы знаете, что это за учреждение? — спросила я, отделяясь от колонны. Ноги скользили. Не догадался бы руку подать.
— Знаю, — сказал он — и тщательно выговорил наше официальное наименование.
— Почти, — сказала я. — Кое-кто считает, что тут живут ведьмы. Работают.
— Я слышал, — сказал он с облегчением, пристраиваясь рядом. Следил за мной искоса, будто считал про себя, на каком шаге я упаду. — А.
— А я тут работаю. Хотите, удостоверение покажу?…
Не покажу, конечно. Оно на самом дне сумки, не вытряхивать же все на снег.
— Нет, — сказал он. — Верю на слово.
Я таки поскользнулась, и провожатый деликатно подхватил меня под локоть. Дойдем до конца аллеи и попрощаемся.
— Очень зря. В нашем мире никому нельзя верить на слово.
— Я тоже так думаю, — сказал он задумчиво, покосившись на проплывающий мимо фонарь, а потом сразу — на меня.
Глаза его под очками были серые и блестящие, очень спокойные и внимательные. Хороший взгляд. Хороший ты человек, но мне совсем не хочется с тобой говорить. Я так устала сегодня.
Я отвернулась, машинально сунула руку в карман, наткнулась на что-то круглое и холодное — успела даже испугаться! — сообразила, что это всего лишь мандарин, но было поздно — он выскользнул из руки и неглубоко нырнул в рыхлый снег.
— Я подниму, — сказал мой спутник. Я еще не успела почувствовать холода, как мой провожатый снова придерживал меня за локоть одной рукой, а другой протягивал мандарин — сочный, яркий, очищенный быстро и ловко.
Я покачала головой.
— Оставьте себе.
Он на секунду задумался, потом отломил себе половину, а остальное снова предложил мне.
— Не надо, — повторила я. — Я не люблю мандарины.
— Что же с ним делать? — спросил он терпеливо.
— Выбросить.
Он отбросил в сторону злополучный фрукт — ничуть не удивляясь, будто так и надо — спросил деловито:
— Только ты не любишь или все переводчики?
— Мы не переходили "на ты", — сообщила я вяло, щурясь в снежный сумрак.
— Давай перейдем.
— Это лишнее.
Не поверил. Зря.
— Я Дик, — сказал он. — А ты?
Я промолчала. Он, видимо, почувствовал, что сейчас мы ступим на ровную поверхность, щедро посыпанную песочком, и мой локоть придется отпустить — и потому остановился, и я остановилась тоже.
— Послушай, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Ты не любишь мандарины — ну я их тоже не люблю. Лучше яблок ничего нет. Или винограда. Как ты захочешь. Я слышал, что у вас есть какой-то кодекс, который не позволяет переводчикам слишком тесно общаться с другими людьми, но это, наверное, неправда. Я просто не могу заставить себя говорить тебе "вы". Я весь день о тебе думаю. Я тебя целый час тут под окнами ждал. Почему ты так долго работаешь?…