Розовато-серая городская панорама рябила от снега далекого и близкого; окружающие кирпичные многоэтажки молчали угрюмо и недоверчиво, пустыми глазами пялились на старенькое здание школы. Под ближайшим деревом то ли ссорилась, то ли целовалась романтическая парочка: долговязый юнец без головы и маленькая круглая девушка в синей куртке. Мои?… Мои.
— Ой, а. А здравствуйте! — девушка улыбнулась мне, поправляя волосы; парень смущенно и независимо смотрел в сторону.
— А здравствуйте, — сказала я. — И ты здравствуй, Тимур.
Он коротко дернул головой, но в мою сторону так и не посмотрел.
— Алена, вы ведь правда ведьма, да? — хитро спросила Валя.
— Ну да.
— А можно я вас попрошу немножко об одолжении, да?… Вот он, — она опустила и снова подняла ресницы, — он мне не верит, что я его никогда-никогда не разлюблю.
— Валя, — сказала я, — Валя.
— Вы можете сказать это на его языке, так это правильно называется, да? Ну, с моего на его перевести? Ну скажите, пожалуйста, вы же добренькая!
— Да верю я, — угрюмо сказал Тимур. — Незачем все это.
— Скажите, скажите! — умоляла Валя.
— Валя, не стоит, — сказала я. — Правда, не стоит.
— Ну скажите тогда просто, что я его люблю!
Я посмотрела в сияющие глаза Вали — потом перевела взгляд на Тимура — напрягшегося, заледеневшего.
— Валя говорит, — сказала я на его языке, привычно заменяя одни пустые слова другими, — что будет варить тебе вкусный борщ по крайней мере раз в неделю.
— Борщ?! — опешил он. — Почему борщ? Алена, вы что? При чем тут борщ?
— Она так сказала.
— Какой борщ?! — вспыхнула Валя. — Я.
— Тогда скажите ей, — собрался с духом Тимур, — что я борщ не люблю, а ее, ну в общем, ну, люблю.
— Тимур говорит, — сказала я покорно, — что ему очень хочется слетать в новом году на горнолыжный курорт, а у тебя красивые глаза.
— Ка-какие глаза? — обиделась Валя. — Ну ладно, раз мы так играем, тогда. Тогда, тогда скажите ему, что я обещаю ему борщ не варить, раз он так привередничает.
Я молчала.
— Ну что же вы, Алена?
— Что она сказала? — тихо сказал Тимур. — Я хочу знать.
Я молчала.
— Если вы не скажете, — предупредил Тимур, — я.
— Она сказала, — перевела я, по возможности смягчая краски, — что твой брат тоже очень симпатичный. Почти как ты.
Тимур дернулся, как от удара, и повернулся к побледневшей Вале.
— Так ты мне врала, — сказал он, прищуриваясь беспощадно и жалко. — Так ты мне все время врала.
— Нет, Тимур! — сказала я с жаром. — Не так все!
— Спасибо вам, Алена, — сказал Тимур совсем уже неестественным голосом. — Открыли мне глаза.
Несколько секунд мы обе с ужасом смотрели на удаляющуюся спину юноши, потом Валя всхлипнула, сделала шаг за ним.
— Тимур?
Он не слышал. Он никогда не слышал тебя, девочка.
— Ну Тимур же! — крикнула Валя отчаянно — и бросилась за ним, оскальзываясь на вечной мерзлоте школьного двора. — Тиму-у-ур!..
На автобусной остановке я сразу забилась под козырек. Холодно.
Машины проплывали по лиловатой слякоти медленно и величаво, как рыбы в аквариуме, точно так же пуча в снеговую мглу глаза; универсам на противоположной стороне улицы бодрился из последних сил, яркими огнями витрин приглашая бодриться вместе с ним.
Меж тем на остановке собрался народ: седовласый дядечка профессорского вида со зверски перевязанной бечевкой в положении "руки по швам" елкой, пара озабоченных женщин с неподъемными даже на вид клетчатыми сумками, долговязый скучающий студент в зеленой вязаной шапке задом наперед и большая, белая с черным, собака — сама по себе, сразу усевшаяся возле урны и всматривающаяся в дорогу напряженно и сумрачно — только бинокля не хватает.
Когда-то много споров было — есть у животных свои языки или нет. Потом ответа не нашли, но спорить перестали. Действительно, о чем тут спорить.
Какое счастье, что все молчат. Только по внешнему виду ни один переводчик не возьмется судить, на каком языке имеет несчастье говорить данный человек. И мыслей мы не читаем. Какое счастье. Какое счастье.
Профессор с собакой разглядывали друг друга уважительно и настороженно.
И пожалуйста.
Когда я наконец забралась в автобус и села на скрипучее дерматиновое сидение, снегопад несколько утих. Наверное, устал. А может, они с этим городом разных языков. Даже наверняка. Город-то весь — черный, железный, бетонный, ярко-огневой и прямолинейный. Какой же снегопад тут приживется? Долго говорить на чужом языке очень утомительно. Слушать — еще туда-сюда. А иначе выдохнешься, как этот снегопад.