-Сядь, безумец!
Означенный безумец покорно сел, а Дельва, взяв деловой тон, спросила:
-Дочь сохранить хочешь? Хорошо. Послушай совет старой ведьмы – поговори с женихом честь по чести. С отцом его, если надо, с семьей.
-Поговорить? –тупо переспросил Купец.
-Поговорить, - передразнила Дельва. – Ты же брак выгадываешь между своим капиталом и титулом, а не по любви какой. Признай, что дочь оступилась. Если он хочет породниться с твоим домом, то пусть либо сейчас ее замуж берет, чтобы грех сберечь в доме, либо – пусть она родит, а уж потом он на ней женится!
-А если не женится? – жалобно спросил Купец, - скажет, что такая ему не нужна?
-На твой капитал взглянет, на дочь твою посмотрит и женится, - фыркнула Дельва. – А если отказывать начнет, то тоже не беда! Другого подведу, ты за это не бойся. Езжай с миром, сходи с дочерью завтра к жрецам. Помолись с нею. Помирись. Она у тебя одна, а всех благ земных ведь не собрать! Ступай, Купец…
Говорила Дельва тихо, медленно, но голос ее проникал в самое сердце. Вывела ведьма дочь к купцу, тот глянул на нее – бледную и запуганную, готовую ко всем унижениям и к потере самой себя, обнял (и дрогнули от испуга плечи девушки), завернул ее в свой плач и тихо вышел, бросив Дельве на стол кошель с монетами, не глядя.
Да и она считать не стала.
***
Потекли тихие дни. При свете ранних лучей солнца пришла на порог новая гостья. Из знатных – видно сразу, да только видно и то, что денег у нее своих нет. скорее всего, тайком от родни прибежала.
-Ну? – Дельва приветливо улыбается ей, открывая прежде стука дверь. – Чего не спится?
А у гостьи беда. Гостью хотят выдать замуж за одного человека, который загубил уже трех жен.
-Граф Миран! – с ужасом кричит гостья, и заходится в плаче, скрывает лицо руками, боясь показать весь ужас.
Вздрагивает Дельва – знает она это имя очень хорошо.
Полтора года назад прибегала к ней красавица Алейне, умоляла, в ноги падала:
-Не знатная я, но пусть граф Миран будет моим!
-Тиран он, мучитель! В его руках смерть твоя! – Дельва смотрит в священный костер и видит там ревность графа, и видит неосторожную улыбку Алейне кому-то и то, как падает задушенная Алейне на землю, к ногам мужа своего. – одумайся!
Но Алейне, как и все красавицы, капризна. Кричит, топает ногами и требует:
-Пусть он будет моим! Исцелю я его своей любовью!
Дельва уговаривает раз, отговаривает отступиться два, но кто же слушает ее.
-Пусть он будет моим! – кричит Алейне, - а не то – руки на себя наложу!
Дельва пожимает плечами. Она не бог, но бог ей судья. Заговаривает воду, дает её красавице и убегает Алейне…
-Как, граф Миран? – не верит Дельва.
Еще один грех на душу ведьмы. Не отговорила! Не намешала с водой магической воду простую, чтобы эффекта не случилось. И мертва теперь Алейне. Но разве в том вина Дельвы? Если есть на свете меч, несет ли он вину за всех, чья кровь на него пролилась? Если есть яд, виновен ли он в том, что кто-то выливает его в кушанье врагу?
Но Дельва все берет на себя. Берет, чтобы не мучились в подземном мире души…
-Ладно, - Дельва берет флакон, наполняет его из черного кувшина смертью, наполняет его из красного кувшина болью, бросает щепотку дурман травы, разбавляет ольхой, перемешивает в котле сосновые иголки, распаляя их и затачивая к смерти, затем мельчит их…
Готово снадобье, а Дельва учит:
-Он к помолвке прибудет, а ты своего отвращения не показывай. Вышей к его визиту платок, да прежде чем шить, каждую нитку этим смочи. Вышей красиво, как будто бы любишь, а после – ему подари.
Гостья кивает, не зная даже, на что соглашается и что только милосердие Дельвы отводит ее от ада совести.
Дельва платит за других.
-У меня, к несчастью, только это ожерелье, - жалится гостья, хватает рукою массивное фамильное колье и пытается его расстегнуть, - но я…
-Ступай. Граф Миран – мой счет, - успокаивает Дельва.
За Алейне. За то, что не отговорила!
***
Приходит вскоре и сам Король, да будут дни его долги и славы полны.
-Обжилась?
-А много ли мне надо, чтоб обжиться? – смеется Дельва. – Пара пустяков, да пара мелочей. Ну, чтоб тепло еще было.
-Это хорошо…- боится Король. Войны не боится, Совета своего могучего, сына мятежного – никого не боится. А ее боится, потому что все иное – зло знакомое, а здесь – неведомое.