Он заискивающе заглядывал в глаза Ивану.
- Не, ты чё, Коля? Так дела не делаются. Все вчера по-правильному решили. Даже руки резали. Видишь! - Смирнов сунул под нос эвенку свою ранку. - Да, давеча ты веселый был, что продал.
- Нельзя, нельзя Ванька тот тайга тебе, - не слушая, продолжал бормотать орочен. - Пропадешь! Ты медведь, тебе нельзя туда.
Смирнову надоел этот пьяный бред не проспавшегося Коли, и он захлопнул калитку, хмуро бросив:
- Все Коля, иди, спи.
Уходя, он слышал невнятные причитания за забором. Хорошая, видно, тайга! Жалко узкоглазому. Вишь, спозаранку прибежал.
Мысли Ивана прервал непонятный скрип за дощатой дверью. Явно не мышь, и не колонок. Кто-то гораздо крупнее. Смирнов затаил дыхание. Тишина. Показалось что ли? Нет, опять. Как будто кто-то стоял и переминался на ногах. Ивану даже показалось, что он расслышал тихое сопение гостя.
Осторожно, стараясь не шуметь, он протянул руку к стене. Нашарил в темноте карабин и потянул, пытаясь снять с гвоздя. Ремень никак не хотел слетать со шляпки. Иван потянул сильнее. Гвоздь разогнулся и карабин, наконец, оказался в руках. Смирнов передернул затвор, загнал патрон в патронник и направил ствол на двери. Ну, теперь пусть заходит, подумал он, успокаиваясь. Кроме случайного медведя-шатуна, он в тайге никого не боялся. Да, в общем, и шатуна он побаивался только по привычке. Убив первого медведя в шестнадцать лет, и повоевав в армии на чеченской войне, он знал, перед пулей никто не устоит, ни голодный медведь, ни жадный человек.
- Заходи! - почти весело крикнул Иван. - Там не заперто!
За дверью стихло. Сейчас убежит, подумал он. Скорей всего росомаха. Судя по скрипу, вес у гостя был. И, действительно, опять послышался скрип снега. Но тут Иван насторожился. Это были явно человеческие шаги. То, что незнакомец не ответил и не стал заходить, говорило о враждебности. В тайге так люди себя не ведут. Кто, блин, может тут быть? В ноябре, среди ночи? Вдруг сердце ожгло - китайцы! Только эти, заполонившие в последнее время все вокруг, пронырливые людишки могли добраться сюда. Все остальные, и бандиты, и охотники, вряд ли решились бы связываться со Смирновым. А для этих хунхузов местные порядки не указ.
Вот я идиот, подумал он, скатываясь на земляной пол. Эти могли с винтаря засобачить прямо через дверь. А то и с "калашника". Чеченский опыт подсказывал, надо выбираться из ставшей ловушкой избушки. Но как? Хоть и темно, но те, снаружи, присмотрелись уже к темноте и наверняка ждут. Он пополз к двери. Ничего умного в голову не приходило. Он затих и весь превратился в слух. Зачем кричал, материл он себя, надо было притвориться спящим. Блин, хозяин местный ко мне благоволит - разбудил и заснуть не давал. Не зря я ему налил вчера. Ужиная перед сном, Иван позволил себе сто грамм разведенного спирту. И перед тем как выпить, плеснул добрую порцию в огонь буржуйки, задабривая местного духа леса - Хозяина, как уважительно называл его когда-то отец.
Блин, ушли что ли? Он уже минут пятнадцать лежал на полу. Если на топчане было тепло, то тут внизу холод был основательный. Еще немного и примерзну. Надо смотреть. За это время звук шагов ни разу не повторился. Или ушли так далеко, что не услышать, или черт его знает, что еще?
Иван неслышно поднялся и на цыпочках пошел к окну. Что толку? Сколько не вглядывайся в темноту за окном, ничего не разглядеть. Он присел на топчан, тихо натянул ичиги и пошел к двери. Хватит кормить свой страх. Смирнов только хотел толкнуть стволом карабина дверь, как она распахнулась сама. Мгновенно уткнув приклад в плечо, Иван страшным голосом - как тогда на войне - закричал:
- Ложись, сука! Убью!
Маленькая фигурка, темная на фоне двери, качнулась вовнутрь и мелодичным женским голосом попросила:
- Не стреляй, урус...
Потом шагнула вперед, мягко отвела ствол в сторону и прошла прямо к печи. Потерявший дар речи, охотник растерянно смотрел, как гостья присела к железной печи и открыла дверцу.
- Все выстудил, топить надо, однако...
По-русски она говорила почти правильно, но Иван, даже не зажигая лампу, понял - орочонка. Нервное напряжение, сковывающее его, вырвалось потоком отборной ругани. Он не стеснялся поселковых женщин, а тут эта. От таких выражений, что рвались из него сейчас, и мужик бы покраснел. Девушка встала, подошла к Смирнову и вдруг прикрыла ему рот мягкой теплой ладонью. Потом тихонько толкнула его. Совсем очумевший, он присел на топчан и даже забыл, что надо материться.
- Ты что, девка, - успокаиваясь, заговорил он. - Я ведь тебя сейчас чуть не завалил. Ты что - голос не могла подать?
Орочонка поднялась и мягко шагнула к нему. Не говоря ни слова, она вскочила к нему на колени и обвила шею руками. Её губы прильнули к его горлу. Голова Смирнова пошла кругом. Он хотел оттолкнуть наглую девку и не смог. Звериная страсть начала просыпаться в нем. Каждое прикосновение губ, каждое движение бедер будило его мужское начало. Что я думаю, баба же! - отстраненно решил он. И, больше не сопротивляясь, отдался инстинктам. Девушка приподнялась, одним движением скинула с себя парку и бросила её в угол. Иван ахнул - она оказалась совсем голой! Теперь из одежды на ней остались только унтики и какой-то амулет между маленьких острых грудей.