Надя Яр
Ведьма
Эта история началась очень обычно, как и все остальные неприятности в моей жизни. В то время отец ещё судился за квартиру, владелец которой недавно умер от рака и в которую мы тут же вселились под каким-то прозрачным бюрократическим предлогом. Так наша семья, до того существовавшая в одной крохотной комнате, оказалась в хорошей двухкомнатной квартире. Отец, как я позже узнала, фактически вышвырнул вон дочку покойника, полусумасшедшую бабу Лепечиху. У Лепечихи была собственная квартира, а следовательно, как считал отец, права на вторую она не имела. Это не помешало ей подать на нас в суд. Последовавший судебный процесс шёл несколько лет и, естественно, кончился ничем.
Была, кажется, ранняя осень, сентябрь, на улице было ещё тепло, и слегка оголённая земля покрывалась первой палой листвой. Это было прекрасное время для дворовых приключений. В тот день — уже близился вечер — мой братишка ушёл гулять один, а я уселась в кресле в большой комнате с книгой в руках. Это кресло, обращённое боками и спинкой к балкону, окну и закатам, по молчаливому уговору в семье считалось моим личным уголком для чтения. Справа стоял книжный шкаф, в пыльных глубинах которого родители прятали от меня те книги, которые мне по их мнению было рановато читать. Из этих глубин я тогда уже успела выудить «Лолиту» и провести наедине с ней много счастливых часов.
Я пыталась читать, но за стеной, в принадлежащей нам с братом маленькой комнате, отчего-то мрачно ворчал мой папаша. Сначала я пыталась его игнорировать, но его голос становился всё громче. В какой-то момент я окончательно вынырнула из книги и поняла, что он не на шутку разозлён. Я не могла разобрать слов, но его угрожающий бас постепенно звучал всё злобнее, и к нему примешивались какие-то досадные нотки. Что-то было не так. Я порылась в памяти. В последнее время мы с братом вроде бы не сделали ничего, что могло бы так разъярить отца. В чём бы на этот раз ни было дело, оно явилось в семью из внешнего мира. И это было серьёзное дело. Досадная нотка в голосе отца означала не что иное, как страх.
Когда отец психовал, читать, размышлять или заниматься каким-то творческим делом было уже невозможно. Его злоба давила на всё в квартире, как пресс. Это было, наверное, самой неприятной чертой моего отца. Первым моим импульсом во время отцовских припадков ярости было молча подождать, пока отец успокоится, и не соваться не в своё дело. Попадёшься под горячую руку — и он, чего доброго, гнусно обругает или запретит смотреть телевизор. Но вскоре я поняла, что отец угомонится не скоро, и любопытство взяло верх. Надо сказать, что тогда, лет в одиннадцать-двенадцать, я была гораздо любопытнее, чем сейчас. Начни кто-нибудь выступать за стеной в эти новые дни, которые для меня составляют сегодня — и я скорее всего закрою между собой и этим человеком все двери, которые можно закрыть, и переверну страницу.
Я поднялась, чтобы выйти в коридор, но пока я собиралась с духом, в комнату вошёл мой брат и тихо уселся в углу дивана.
— Что случилось? — спросила я. Мой брат молча закутался в плед. В тот момент он был совсем несчастный, перепуганный ребёнок. Лицо у него было заплаканное и красное. Я поняла, что высовываться не стоит, и стала прислушиваться. В маленькой комнате стоял глухой шум, папаша там что-то передвигал. Потом открылось окно на балкон. Дверь на балкон была одна, из большой комнаты, где в тот момент находились мы с братом; но из маленькой комнаты на балкон вело окно, через которое мы всегда скакали туда-сюда, играя в квача. Я прошла назад к креслу и осторожно глянула за угол. Отец перегнулся через перила балкона и орудовал сапкой в здоровых висячих ящиках с землёй и зеленью. Ящики были намертво прикручены к железным стержням балкона, и в них на высоте пятого этажа росла всякая огородная всячина. Отец закапывал туда какие-то крупные свёртки, напоминавшие огромные, «про запас» куски свинины с рынка. Этих кусков было несколько.
В те годы я уже успела прочесть и просмотреть достаточное количество боевиков и детективов, чтобы заподозрить, что отец наконец-то перешёл от слов к делу и кого-то убил, например бабу Лепечиху, и теперь прячет в ящиках труп. Я вспомнила, что за пару минут до начала скандала кто-то позвонил в нашу дверь. Неужели припёрся какой-то идиот и довел-таки отца, раздражительного и редкостно злобного типа, до топора?
Я была права в одном. То, что закапывал в ящики мой отец, действительно было человеческим трупом, но отец не имел никакого отношения ни к этой смерти, ни к появлению мертвеца в детской комнате квартиры 192 на бульваре Кольцова, 18.