— Так что там у тебя стряслось, Гаврила? Зачем письмо в Полтаву писал?
— То не я, ваше благородие. Я не грамотный. Писарь писал за меня.
— Та хоть сам чёрт! — злится урядник, а сам по столу глазами водит, точно забыл еще, что съесть.
— Пропала дочка… — Марийка, — жалобно говорит селянин. — Шестой дён уже, как дочку шукаем.
— А куда ж она могла деться? Может с хлопцем, каким подалась? А, может, цыгане украли да повезли из села?
— Та нее, шо вы, Ваше благородие. Який там хлопец? А цыган у нас давно не было.
— Гмм,.. — загудел в усы урядник и призадумался. — А где ж я тебе ее найду, ежели вы до меня уже искали?
— Ваша правда, Панкрат Елизарыч. Точно искали, — поддакивает ему староста. — Всю балку над рекою животами пролазили, по хатам искали, в дубках — нигде нет.
— Ну? — спрашивает урядник селянина. — Чего же ты от меня еще хочешь?
— Да, оно-то так, — соглашается Буров и плечами поводит. — Оно-то вам, Ваше благородие, виднее.
— Тут дело такое, я так думаю, — умозаключает урядник и крестится. — Она или под лед, где запропастилась или в снегу застыла.
От таких недобрых слов Бурова всего скукожило, точно сдавило со всех боков. Селянин шапкой глаза свои прикрыл и губами захлюпал.
— Ты мне это… брось! — приказал Захлёбышев. — Нечего тут мокротень разводить! Ладно, побуду у вас два дня. Может с Божьей милостью отыщется твоя дочка, — урядник перекрестился и снова на стол с едой посмотрел.
— Благодарствую вам, Ваше благородие, — говорит селянин и, кланяясь, к двери задом выходить, потому как догадался, что пора ему из хаты идти.
А вот старосте от таких слов урядника на лице кисло стало, а жене его так — вообще завыть захотелось от новости такой. Та еле удержалась она. Платком рот прикрыла и в сени вышла: — «Это же надо! Целых два дня кормить и поить власть полтавскую!»
Два дня Захлебышев пил и ел, а про Бурова того совсем забыл. Да и не высокого полета та птица Буров, чтобы помнить его и не знать покоя. После обеда второго дня в голове Захлёбышева веселая музыка забренчала, гусли струнами в пляс пошли. Захотелось уряднику вдруг общества. Да не абы какого, а слабого полу. Повернулся Захлёбышев к старосте лицом, оплывшим от выпивки непробудной, и спрашивать его:
— Вот скажи ты мне, собачья твоя морда, умм… (урядник в брезгливости скривился и пятерней своей лицо старосты сдавил). А нет ли у вас тут веселья какого — другого, чтобы не только тебя мне созерцать, а и какое другое — приятное лицо?
Понял староста, куда клонит начальство разговор свой. Разгадал науку не хитрую, чего желает урядник и не растерялся. И на такой случай у старосты подношение припасено было.
— Есть, Ваше благородие! Как же не быть?! — отвечает он.
— Кто такая?! — взбодрился урядник.
— Молодуха одна на хуторе живет, Ваше благородие. Дивная особа. Натальей величают.
— На хуторе?
— На хуторе, Панкрат Елизарыч. Как есть на хуторе.
— А далеко ли тот хутор?
— Зачем далеко? Оглянуться не успеете, как ножками дойдете.
— А пошли! — гаркнул урядник, да так по столу смачно кулаком пудовым вмазал, что чарки и тарелки, точно блохи, к потолку подпрыгнули.
Пролжение можно купить на RIDERO. Буду благодарен.
Конец ознакомительного фрагмента