Мари молчала и терпеливо ждала, пока ее собеседник не придет в себя и не соберется с мыслями для ответа, ей. Она не спешила, для нее самой и для ее земель, все уже было ясно. В ее дом идет война, война со всех сторон, где, как и всегда, у темных земель нет и не будет союзников. Свет вокруг и он сгущался и в скором времени он превратится в непроницаемый, безжалостный, в тот, где никто не гнушается добром, как подмогой для подлости, алчности, унижению слабости и беззащитности. Перевернутая мораль! Мари, вдруг погрустнела. В очередной раз, задавая себе вопрос без ответа, о том, так кто же здесь – зло? Я? На чей земле нет страданий, нет боли, и унижений, а подданные счастливы и молятся лишь о том, что бы никогда не вернуться к светлым. Туда, откуда они бежали ко мне, ведьме. Или эти? Поборники святости и своей шлюхи – правды! Где по их шлюхе правде, только они могут - счастливо, жить. Не оглядываясь, на истину… Мари грустно вздохнула и взглянула на священника, он уже должен был придти в себя и набраться сил на ответ, что сейчас решит многое, если не все. Хотя, Мари и так знала, что ей ответит этот скот. В чьем гареме по ее сведениям, заперты и томятся по сей день, до тысячи девочек и мальчиков. Чьи жизни он уже поломал и чьи в скором времени, ему предстояло бы, поломать!
И вот, он решился, напряженно выпрямил сгорбленную спину, расправил, как смог, плечи… Мари чуть не рассмеялась, так это комично выглядело со стороны, но сдержалась, оставляя за собой безупречный покерфейс. Улыбнулась, и легким жестом руки предложила собеседнику, говорить.
- Простите, хранительница, - он начал с неизменной гнусавостью, но с втершейся в нее хрипотой, давая своему голосу петуха. – Этот вопрос я неуполномочен с вами обсуждать, это дела внутренние и святой триумвират не должен ни перед кем либо, отчитываться, за свои внутренние дела! В светлых тюрьмах, заключены только виновные, да свершится над ними святой суд! А ваши обвинения хранительница, чрезвычайно оскорбительны для всего святого престола, и в частности, для меня лично! И да, замете, вы сами изъявили желание разговаривать на чистоту. Поэтом, я как уполномоченный представитель от триумвирата, еще раз заявляю вам, что мы готовы щедро заплатить вам за проход через ваши земли нашей армии, но и так же. Обратите особое внимание, так же, мы снимаем с себя всю ответственность за причиненные вам неудобства при переходе ваших земель, если вы откажетесь принять, на наш взгляд щедрое и милостивое предложение о вознаграждении вас за беспокойство и разумеется помощь ваших подданных нашей армии.
- Постойте-постойте, помощь? Мои подданные должны еще и помогать вам благополучно шастать по моим землям? Я не ослышалась? Гет Хай Третий, первосвященник главного храма всех чистых! Обладатель тысячного гарема из невинных девочек и мальчиков и по совместительству тайный инквизитор одного из святых столпов триумвирата!
- Да как вы!!! Смеете!!! – на священника смотреть было тошно, его глаза с каждым словом ведьмы все больше и больше старались выскочить из орбит, а слюна так и потекла с уголков его искривленных от бешенства губ. Но Мари на это совершенно было плевать, она сейчас говорила не для него, священника. И смотрела она в данный миг так же не на него. Три сотни седьмой стоял словно вкопанный камень, серый от оттока крови от лица. Неназываемый сверлил ведьму взглядом, он искал в них хоть малейший повод, что бы усомниться в ее словах, но не находил.
Она не лжет! Она не лжет! Она не лжет! Ударами свинцовых ядер бились эти страшные три слова. Бились, совершенно не собираясь останавливаться.
Неназываемых, сложно обмануть, но она и не пыталась! А вот первосвященник! Три сотни седьмой, отвел от ведьмы взгляд и с омерзением в глазах окинул им того, кого он привел на эту поляну, к этой, ведьме. Он на мгновение прикрыл глаза и втянул посеревшими от ярости, как и все его лицо, ноздрями, воздух. Глубоко вздохнул, наслаждаясь каждой фиброй своих легких, ночным, прохладным воздухом леса.
А приняв для себя решение, стремительно отступил на шаг от кресла первосвященника, и в следующий миг, голова его подопечного с глухим чавканьем, рухнула на стол, в огромную хрустальную салатницу, так и не осиленную в своем обжорстве, уже теперь бывшим первосвященством.