Решив, что выбирать сейчас не из чего, Геральт принял торжественную позу и направив левую руку с печатью на джинна… произнёс это её заклинание.
Результат превзошёл все ожидания.
Удавка мигом слетела с Лютика. Громыхнуло так, что заложило уши. Джин доказал, что рот у него всё же есть. Бешено заревев, он взвился вверх. Вокруг него сразу же закружился чудовищный вихрь. Во все стороны полетели брызги от реки. Ветер рванул волосы, закрыл своим порывом глаза, Геральту невольно пришлось присесть.
А потом, вдруг, джинн исчез. Как-то сразу утих и ветер.
Лютик шлёпнулся на траву, с выпученными глазами схватился за горло. Геральт сразу же бросился к другу.
- Как ты дружище!? Живой? А ну покажи!
Убрав руки менестреля, ведьмак стал осматривать его шею. Всё было сине-бурого цвета, набухшее, пульсирующее и горячее.
- Хе…Херальт! Я… У меня… - Лютик очень старался, но нормально говорить у него никак не получалось.
- Тихо! Тихо, Лютик, не рви глотку, – стал успокаивать его ведьмак.
Он задумался. Повреждения были очень серьёзные. Было ясно, что скоро начнётся лихорадка. Как помочь другу Геральт не знал.
- К лекарю тебе надо. И срочно! – заявил он решительно, вставая на ноги. – Ближайший город, Венгерберг, там мы обязательно найдём кого-нибудь, кто тебе поможет. Так что давай, поднимайся и в путь! Нужно успеть до темноты.
***
До темноты они не успели. Лютик слабел с каждой милей и в конце концов, Геральту пришлось пересадить его к себе на свою лошадь. Когда начало темнеть, поэт уже вовсю пылал жаром.
Увидев закрытые ворота, Геральт чертыхнулся, но если честно, он и не надеялся, что они будут открыты в такой поздний час. Решив не сдаваться, он слез с лошади и что было сил забарабанил в закрытые ворота.
- Кого там ещё хрен принёс? – над воротами, из бойницы, высунулось недовольное лицо стражника. – Ты что, милейший, не видишь? Закрыто! Завтра приходи!
- Добрый человек! – Геральт умоляюще сложил руки лодочкой. – Не могу я ждать до утра. Мой друг очень болен, ему срочно нужна помощь! – ведьмак указал на Лютика позади себя. - Мы скакали к вам весь день, очень спешили. Мой товарищ очень плох, боюсь до утра не дотянет. Ему нужен лекарь и очень срочно! Прошу, впустите нас!
- Сочувствую, друг, но открыть ворота не могу. Служба! У нас тут, знаешь ли, ни у кого нет запасной головы, - тон стражника был категоричен.
Геральт поник. Но тут Лютик, видимо, потеряв сознание, мешком свалился с лошади. Быстро подбежав, ведьмак усадил его на землю, прижал его к себе. Отчаяние сдавило грудь клещами.
- Совести у вас нет! – горько крикнул он стражнику.
Тот потупился.
- Видать, друг, твоему товарищу и вправду хреново… - в суровом голосе солдата промелькнуло сочувствие. - Подожди немного, мы тут подумаем, что можно сделать, – он скрылся из виду.
Геральт приводил Лютика в чувство.
- Ну! Ну, Лютик, очнись! – хлопал он поэта по щекам. – Давай! Нельзя сдаваться! Слышишь?
Менестрель открыл непонимающие глаза, но сказать ничего не смог, он весь горел.
Но тут, ворота приоткрылись и из образовавшегося проёма выскочило двое солдат.
- Давайте! Давайте быстренько! – заторопили они путников. Подхватив под уздцы лошадей, они помогли друзьям пройти за ворота.
- Значит так, друг, – на ходу наставлял Геральта стражник со стены. – Если что, вы под арестом. Мы как бы проявили бдительность и схватили вас, как подозрительных личностей, до выяснения всех обстоятельств, ясно? Если конечно, встанет такой вопрос…
Геральт посмотрел ему в глаза с большой благодарностью.
- Спасибо! Большое спасибо!
- Да ладно, чего уж там ... - замялся стражник, в годах уже мужчина, с суровыми чертами лица, – Что ж мы не люди? Давайте-ка к нам в каптёрку, там сухо и тепло. За лошадей не беспокойтесь, Роник о них позаботится.
В каптёрке, действительно, было тепло и уютно. Несмотря на то, что осень едва началась, в довольно просторном помещении тихо потрескивал камин. Лютика положили на широкий топчан, укрыли одеялом.
- Да, совсем плох… - сочувственно сказал суровый стражник, потрогав лоб менестреля рукой. Из четверых солдат ночной стражи, трое топтались вокруг друзей. – Что это с ним случилось? - подозрительно уставился он на сине-бурую шею поэта.