И всё же Люб доверился сну, отправился к лесу, где липа стояла. Нашёл её, приложил ладони к стволу – лишь руки замарал, все в саже теперь будут. Ну и что с такой делать? Обошёл так и сяк, на ветви глянул – скрюченные, изломанные, ни единого листочка. А потом ковырнул ножиком наудачу...
Внутри, под черной корой, под увечной древесиной – живая, тёплая сердцевина.
Может оттого у Люба выходили дивные резные поделки, что он не старался дерево укротить, под свои желания подладить, а будто бы спрашивал: кем тебе быть угодно? Ощупает кончиками пальцев полено или даже ветку какую – вот тут хвостик просится, здесь стебелёк на волю рвётся, только выпустить надо. Так и шкатулка рождалась. Будто сама подставляла спрятанные в куске липы бока под лезвие ножа. Пока не закончил, не выходил из мастерской, а после выставил готовую шкатулку на стол – как раз к сроку поспел.
Злата только ахнула:
– Никогда такой красоты не видала… Докоснуться страшно!
– А ты не страшись, – ухмыльнулся Люб, – потрогай, открой, если желаешь.
– Ой и не знаю!
Злата засмеялась, хитро глянула на брата, будто испрашивала разрешения на какую шалость, а потом всё же заглянула внутрь.
– Пусто… – выдохнула разочарованно.
– А ты что думала?
– Не знаю, будто не хватает чего…
– Так положи!
Люб улыбнулся сестре, больно уж ему нравилось Злату баловать. То безделицей, то добрым словом, то, как сейчас, дозволением. Всегда она так светилась, так радовалась, что и у самого на душе хорошо становилось.
– Правда? Можно? Спасибо тебе, братец!
Люб так и не посмотрел, что сестрица припрятала в шкатулку – Злата обернула подарок белым полотенцем с вышитыми её рукой незабудками, он и разворачивать не стал. Наверняка бусики из рябины или нарядную ленту.
Едва ли не всей деревней вышли в лес, чтобы дары лесным духам принести. Во главе шли жених с невестою: Дубыня с Баженой. Вроде и довольны люди – свадьба, чай, положено гудеть да веселиться, но всё же с осторожностью на Дубыню поглядывали. Не свой он, чужак. Приехал как-то с ярмаркой, увидал Бажену, да так здесь и остался. И всё бы ничего, но про духов лесных и слышать не желал. Еле его невеста уговорила в лесу не злословить, да сходить подарки отнести.
Не поверил он даже, когда стали деревенские бродить по лесу да находить деревья, опоясанные венками из тонких веток – знак от духов, что можно рубить. На оставшемся от поваленной сосны пне вдруг рот раззявился, и кто-то прямо из пня чихнул! Так дурень Дубыня в тот момент как раз отвернулся, пожелал соседу не болеть, да на тот самый пень и уселся. Ничего, жизнь рядом с волшебным лесом его ещё научит…
– И всё? Да этого и на сарай не хватит! – возмутился Дубыня, увидав сколько деревьев позволили взять духи. – Ещё рубить надобно.
– Коли мало будет, – отвечал староста, – снова сходим, духам в ножки поклонимся, подарки принесём, а потом уж и рубить.
Дубыня только рукой махнул, мол, что с вас, дурачья суеверного взять. А остальные усмехнулись: что взять с чужака, ничего в обычаях не смыслящего.
Только вот брёвен-то и правда не хватило...
***
С тех пор как сны отправились в деревню, Ведьма сидела в своей землянке. Прилетела ворона, позвала смотреть, как разливается рассвет – не пошла Ведьма. Проскользнули под дверь мышки, позвали красить шляпки боровиков рыжим – не пошла Ведьма. Прямо как раньше, в первые дни после того, как вернули духи её украденное сердце, боялась она отвести от него глаз. Что, если опять пропадёт, окажется в дурных руках, злому человеку на забаву? Ох, как больно, как больно было в груди, лишь вспомнит, уже плакать хочется.
Только единожды отвернулась Ведьма от своего сердца, лежавшего на белой вышитой скатёрке, когда ворона принесла деревенский подарок – шкатулку из липы, обожжённой молнией. Хороша оказалась шкатулка, вся в листиках да веточках, сквозняк пролетал – они шевелились. Вернее, стали шевелиться после того, как Ведьма их огладила.
– А внутри? – каркнула ворона.