– Покажись?
– А вдруг влюбишься? Получится, что я украла твоё сердце. Нехорошо это, я знаю, у меня крали.
– Тогда ты мне и вернёшь, ежели чего, – усмехнулся Люб, а сам подумал, что ещё никто его сердца тронуть не сумел.
За елью заволновалась осока. Люб присмотрелся – вот диво, росла она травинками вниз. Потом в этой осоке разглядел он босую ножку, белую-белую. Поднял глаза – стоит перед ним девушка: тонкое платье из травы охватывает её стан, а по плечам до самых пят текут две угольные реки волос. Собой хороша, нечего сказать, хоть и видывал в своей деревне красавиц, да с этой мало кто сравнится. Только вот глаза её чёрные, точно птичьи – пугливые, непоседливые. Хороша, да не влюбился Люб.
– Ну, здравствуй, Ведьма, – поклонился он лесной, – явился я. Скажешь теперь, зачем птичку за мной посылала? Может, не по нраву тебе пришлась моя работа?
Ведьма мелко затрясла головой, разрушая очарование, схватилась за щёки, останавливаясь.
– Она сама так захотела. Ты ведь её создал, а я только лишь жизнь вдохнула.
Лесная присела на еловые корни, вновь становясь плавной, текучей. Кусты калины потянулись за Ведьмиными волосами, ласково их оглаживая и вплетая белые соцветия.
– Только лишь… – качнул головой Люб. – Да за такой дар любой мастер полжизни отдаст! Как уж я ни стараюсь, как дерево ни слушаю, чтобы самую его суть извлечь, а выходит всё хоть и подобное живому, да не живое. А ты говоришь…
– Плохо слушаешь! Слушай лучше! – Ведьма взвилась со своего места, подпрыгнула на аршин в воздух, приземлилась напротив Люба так близко, что кончики их носов на мгновение соприкоснулись. – Если кто хорошо научится слушать, то сможет оживлять неживое, потому что поймёт – на самом деле ничто не мертво.
Так она это сказала, что Люб на миг позабыл, с кем говорит да где находится. Будто сама жизнь нашептала ему свой секрет. Тут же пред его взором предстали все поделки из мастерской – не бездвижные, а скачущие, ползающие, порхающие. Да за таких любой последней рубахой с резчиком расплатится! И всё же не сребро и злато Люба больше всего прельщали, а то, что мастерство его наконец стало бы полным, совершенным.
Только собрался он Ведьму вопрошать, как же так слушать научиться, как вдруг пошёл по верхам сосен ветер. Да такой, что показалось, будто несёт он с собой неутешный плач. Плач повторялся стократно, словно не в лесу Люб стоит, а на погосте. На плечо Ведьме упала чёрная ворона, скатилась на землю по травяному платью.
– Срубили! – каркнула птица.
– Нет-нет! – беспокойно запричитала Ведьма.
– Срубили матушку-сосну и в деревню тащат!
– Ах вы, окаянные, – Ведьма забубнила, принялась срывать веточки черники и дрожащими пальцами вплетать их в волосы, – неужто трудно попросить…
Она резко прервалась, взглянула на Люба и схватила его за руку с пугающей силой.
– А ну, пошли! Пошли за мной, посмотришь, что твои сородичи наделали, да передашь им лесной наказ – впредь к нам не соваться!
Как добежали, Люб и не понял. Только знай мелькали перед носом еловые лапы да кусты колючие, густые. Сколько раз казалось: вот сейчас ветка глаза выхлестнет, в овраг глубокий провалится, но обошлось. Будто Ведьма, схватив его за руку, любую беду отводила. Наконец, примчались они на поляну. Застыли оба.
Пень стоял огромный, неохватный, свежесрубленный. Да только не сок и не смола на нём, а алая кровь. Текла и текла, никак не могла успокоиться… Уж и по поляне рекой растеклась, и дальше за деревья устремилась.
Нестерпимые боль и горе, словно душный чёрный дым, напитали воздух вокруг. Люб, наверное, и не должен был вот так ощутить-пережить, но то ли столь велика была беда, то ли сильна хватка Ведьмы, что каждый вдох отзывался тоской в сердце.
– Что же это? – Любу показалось, что все слова от увиденного позабыл, ан нет. Нашлись. – Разве так бывает?
– А ты послушай дерево, послушай хорошо, и сам себе ответишь, – скорбно сказала Ведьма и притронулась кончиками пальцев к кровящему пню. – Матушка-сосна за всеми соснами в лесу присматривала, каждому молоденькому деревцу рассказывала, как иголки растить, какого цвета кору выбирать, в какой узор корни складывать. Зачем твои сородичи её срубили? Забыли, что не одни они живые в этом мире? Иди, напомни им.
Ведьма махнула рукой туда, куда устремился от пня кровавый ручей. Люб не посмел ослушаться, побрёл по течению через траурно молчавший лес. Вышел он прямо в деревню, к тому месту, где молодые начали строить избу. Кровавый ручей забрался прямо под чистые золотистые брёвна и лился, лился, впитываясь в землю, в свежую древесину. Люб зачарованно смотрел, пока сруб не стал весь кроваво-красным.