— Открывай! — приказал Блинков. — И капай на губы. Только не все сразу, дальше я сам управлюсь.
Фочкин, глянув на запертую дверь, свернул пробку и поднес фляжку к губам товарища. Чуть-чуть смочив губы коньяком, он снова спрятал флягу под свитером.
Блинков, облизываясь, закрыл глаза.
— Какой там, на хрен, тоннель! Я и на том свете этих мандюков старался поймать. Весь райский сад обыскал. Затем записался на прием к архангелу Гавриилу.
— Зачем? — не понял Фочкин.
— Так надо же было узнать, где они скрывались, на этом свете или в аду!
— А ты их помнишь? — насторожился Фочкин.
— Ты еще спрашиваешь! Если я их на том свете не забыл, то на этом и подавно не оставлю в покое. Дай еще!
Фочкин наскоро проделал операцию с фляжкой. Блинков снова облизнул губы, но глаза закрывать не стал.
— Один, что поздоровее, — лопоухий. Когда я ему вмазал, уши ему помешали в окно вылететь. Желтые волосы у него с глубокими залысинами. Морда конопатая. Глаза, словно в черепушку вдавленные. А другой, который меня выключил, ростом поменьше. Подбородок у него слишком острый. Но прыткий, гад. Как «ванька-встанька». Я никак не мог его поймать. Уработаю лопоухого, начинаю за попрыгунчиком гоняться, тут опять ушастый поднимается. Я снова за него. Оба атлетически сложены, никак бывшие спортсмены.
— Опознать сможешь?
— Ты присылай скорее ко мне художника, я ему устно все в деталях нарисую. Дай еще!
— А не много? — впервые заупрямился Фочкин. — Тебе ведь даже колбасу есть нельзя?
— Кто тебе такое сказал? — Блинков даже обиделся. — С каких пор, майор Фочкин, вы медицинским сплетням начали верить? Помнишь, когда тебя ранило, как ты колбасу-то уплетал?
— То пустяки были — пуля в живот. А у тебя, Серега, черепно-мозговая травма. Мозги, дружище, это не какая-нибудь желудочная требуха.
Но, остерегаясь перечить и разгневать товарища, он снова вытащил фляжку. На этот раз Блинков сделал целый глоток и блаженно вздохнул.
— Благодать! А что с девчонками-то?
— Живы, что с ними сделается?
— А эта, Ляля, хоть и проститутка, а девчонка довольно темпераментная, живая. Я тут лежал и все вспоминал, как мы с ней в постели всю ночь пробарахтались. Слушай, Фочкин, а ты не мог бы ее сюда притащить? Уж очень хочется, чтобы и она меня проведала.
— Ну ты, блин, и больной! Водки ему дай да еще и бабу подложи! Тут, Серега, тебе госпиталь, а не дом публичный!
В палату зашел очкарик, тщательно пережевывая и держа в руке ломоть краковской колбасы.
— Пора заканчивать свидание. Больной устал! — сказал он тоном, не терпящим возражений.
— Да он как огурец! Хоть сегодня выписывай! — попробовал отстоять право хотя бы на десять минут дополнительного общения Фочкин.
Но врач, не обращая внимания на его слова, втянул носом воздух.
— Не понял?! Коньяк?
— Где коньяк? — сделал удивленное лицо Фочкин.
Врач скорым шагом прошел к кровати больного и заглянул ему в лицо.
— Все понятно. Давайте. — Он протянул руку в направлении Фочкина. — Выкладывайте, я сказал, если хотите, чтобы вас еще сюда пустили.
Фочкин послушно достал фляжку и посмотрел на Блинкова. Товарищ, умиротворенно посапывая, их разговора уже не слышал.
26
Когда Черемисову привели на допрос к Полуярову, она уже отчетливо понимала, что положение ее незавидное. Без особых усилий и расследований оперативники могли провести ее сразу по нескольким статьям Уголовного кодекса: от содержания борделей и притонов до склонения к занятию проституцией. Да если еще прибавить, что в списках, обнаруженных в ее сейфе, были упомянуты десятка два фамилий малолеток, которые также были втянуты в сексуальный водоворот, то Мамка-Танька могла рассчитывать лет на восемь дальних лагерей. Дилетантски зашифрованные бумаги с ее учетными и бухгалтерскими записями, которые Татьяна Федоровна с надлежащей регулярностью вела только для самой себя и которые не успела сжечь, могли многое прояснить для следствия.
Если нижняя часть сейфа была забита рублями, евриками и долларами, которые в качестве прибыли стекались к ней со всех пунктов по оказанию сексуальных услуг, то на верхней полке хранилась самопальная документация. Каждая папка скрывала списки с выдуманными именами девушек конкретного борделя или притона, кличку сутенера, ведавшего в заведении всеми делами, и даже собственноручно изготовленный график с экономическими показателями деятельности интимной точки — приход, доход, затраты на содержание, закупка свежего товара, уплата налогов… Черемисова нисколько не сомневалась, что, ознакомившись с ее записями, следователям будет очень интересно узнать, кому и куда она платила эти самые налоги. И тем не менее пусть слабая, но ее не покидала надежда на то, что отчисления в качестве налогов, а также гонорары за собственную безопасность, которые она исправно платила, пойдут ей на пользу. Да и не могла она не понимать, что и ее высокие и облеченные властью покровители, дабы не оказаться в таком же плачевном положении, должны что-то придумать и вызволить ее из беды.