— Приветь гостей, дедушко, укрой-обогрей от лихого люда, от дикого зверя.
Брызнула искра, родился огонь, жадно облизал трубочку береста, еще попросил… Скоро нашел сухие ольховые дровишки, накинулся с довольным гудением. Или то сосны шумели в тяжелой голове Нечая.
Он открыл глаза и увидел над собой белое лицо ведуньи, - полные губы будто вымазаны в клюквенном соке, до того красны. Вот приоткрылись, родив доброе слово:
— Сбегаю за водой, наломаю лапника и живо поправлю тебя. Глотни пока козьего молочка, дай голову подержу.
И снова руки ее показались ему лебедиными крыльями, что сейчас мягко касались взопревшего лба с прилипшими завитками волос, утирали щеки и подбородок.
— Имя назвать хотела… - напомнил Нечай.
— Позже скажу.
— Не обмани.
— А тебе зачем?
— Догадку проверить охота… Про себя лебедушкой зову, - точно в полусне открылся, так бы не посмел.
— Хворый ты, ну, чего вцепился, обожди - вернусь, чистым рядно рану укрою, словами зашью, как Белояра учила. Не впервой…
— Ладушка…
— Помереть не смей, мне вечный укор будет!
От ее грозного упреждения Нечай твердо жить вознамерился, но до рассвета томил его недуг, трясло в ознобе, выворачивало суставы, плющило кости. Да еще грезилось, что скрежещет по дранкам крыши когтистый филин, сторожит молодецкую погибель.
— Держи меня при себе, ладушка… - стонал Нечай. – Не отдавай Желтоглазому... рано еще мне...
Услыхала, приникла к груди, в который раз зашептывая беспокойную рану: «Прочь поди, лихоманка болотная! Забери восьмерых сестер, сгиньте от нас Огнея, Трясея, Ломея, Навея… Жилы вам не тянуть, кости не крушить, тело не рушить…».
В тяжком мороке видел он, как сбросила ведунья нижнюю рубашку и чертила вокруг себя раскаленным ножом, а потом широко развела руки и повернулась, открывая воспаленному взору Нечая свою наготу.
Сердце его на миг затаилось бельчонком в родном гнезде, а после заметалось вспуганной куницей. Снежными холмиками с неспелыми клюквинами сосков белели перед ним груди, отсветы огня золотили темный пушок в межножье.
"Дай Род силы!"
Под густыми тонкими бровями смело глядели пронзительные глаза травницы. Полыхая лицом, Нечай смежил веки, лишь когда почуял, что девушка легла к нему, согревая гибким, молодым телом, - кожа к коже, уста к устам. И хотел бы обнять в ответ, да Нелада отвела его ослабевшие руки, ласково приказала:
— Тихо лежи, слушай меня, пей меня, набирай крепость, к зорьке родишься заново.
Потом смело погладила его твердый живот, прохладной ладонью накрыла повязку в боку, ниже пальчиками скользнула и, ощутив под льняной пестрядью явный мужеский интерес, усмехнулась, будто бы запоздало стыдясь.
— Погоди штаны стягивать, еще не женился.
— Да я только пояс проверить хотел, тайная сила в нем скрыта, - задыхаясь от девичьей близости, ответил Нечай.
Закипала кровь, растворяла-плавила недуги, взамен ковала новые помыслы и желанья.
«И вовсе она не тоща - белая, ладная, шелковая, как молоденькая косуля на взгорке - лебедушка моя… толченой земляникой подмышки пахнут, а груди, наверно, сладки на вкус, ежели забрать в рот. И я ровно коряга валяюсь, толку нет… А, может, нарочно морочит меня леший, в урочище свое заманил, голой девкой дразнит… Ишь, филин в оконце смотрит…»
— Потрачен ножом твой пояс, завтра зашью, - зевнула ведунья, прикрыв шубейкой бедро и ловчее пристраиваясь к плечу Нечая.
Он шумно сглотнул, попросил бредово:
— Ты филина-то гони отселе… пусть летит к зароду мышковать, Спирька завтра опять волков караулить будет… Ох, забота… в город мне надо идти…
— Вместе пойдем. Тебя ведь Нечаем звать? Мне жена брата твоего сказала. Добрая баба, только глупая - душу ты ей растравил, плакала о тебе. Другой зазнобы в селище не оставил?
— Нет у меня никого, - пожалобился Нечай. - Ладушка, а чего сюда Желтоглазый смотрит… пужни ты его лучиной, а то сам поднимусь.
— Закрыто оконце, не бойся! - отчего-то довольно засмеялась ведунья, блеснули под припухшей верхней губой зубы-жемчуга, - Никому тебя теперь не отдам, ни лешему, ни пешему, ни бабе глазливой, ни девке трепливой. Спи, Нечаюшко, одолели мы чужой наговор.