— И поаккуратнее там, а то начнешь по дороге ворон ловить. Смотри, куда едешь, а то приедешь куда смотришь! Ну, все, я пошел, мужики уже под окнами сигналят, — махнул рукой Лобанов, сгреб свои мешки и исчез. На две недели!!!
Ольга пошла на кухню, заварила себе кофе. Спать хотелось отчаянно, но лучше перетерпеть до вечера и не ложиться. Так быстрее в новое время войдет, а то выспится до вечера, а ночью будет маяться — восемь часов разницы с Москвой, день и ночь местами меняются. Только чем заняться? За Лобановым, что ли, прибрать? Раскидал барахло по всей квартире. Ольга попинала коробку с зимней обувью — Лобанов вытащил ее с антресоли да так и бросил в коридоре.
— Мамочка приехала! — Нюська влетела в двери конопатой бестией и повисла у Ольги на шее.
— Привет, зайчоныш, — чмокнула Ольга дочь в макушку. — Как ты тут без меня?
— Нормально!
— Жора не очень доставал?
— Да так, бурчал себе. Один раз, правда, разорался, а я на улицу сбежала. Кричал, что домой не пустит. Я даже с Надей договорилась, если что, у нее буду ночевать.
— То есть?
— Да не волнуйся, я пришла в десять, Жоры не было, я быстренько спать улеглась, даже не слышала, когда он вернулся. А он утром повыступал немного и все. Знаешь, папа звонил!
— И как он там, в своем Техасе? — Вадим уехал в Америку по рабочей визе месяц назад.
— Говорит, что хорошо. Говорит, с ним контракт заключили на три года, тетя Ира и мальчишки оформляют визы, едут к нему осенью. Папа говорит, что через полгода и я могу приехать, если захочу в Америке учиться.
— А ты хочешь?
— Не знаю, английский подзубрить придется. И, говорят, школы у них странные и учат там плохо. — Нюська явно хотела в Америку, но боялась обидеть мать.
— Нюсь, ты чего выдумываешь? Нормальные там школы, просто учат по-другому. Так, как твоя Наталья Степановна, никто визжать на уроке не посмеет — вмиг с работы вылетит.
Ольга знала, о чем говорила. В 93-м, когда открылся «железный занавес», Магадан побратался с Анкориджем и Ольга попала в первую делегацию журналистов, приглашенных на Аляску. Контраст сытого чистенького изобильного Анкориджа с грязным, серым голодным (еще очень хорошо помнилось, как очередь за мясом по талонам занимали с семи утра) Магаданом был ошеломительным. Ольга заходила в магазины, в школы, в дома, смотрела на довольные, беззаботные лица американцев и чувствовала себя то ли во сне, то ли в сказке. В быль и явь вернулась через десять дней и еще две недели лежала на кровати лицом к стене. Вставала только для того, чтобы написать в свою газету очередную заметку про рай по имени Анкоридж, заново переживая сказочные мгновения, и опять впадала в ступор. Лежать лицом к стене ей никто не мешал: Нюська была в Екатеринбурге у бабушки, Лобанов ходил в какой-то поход. А когда вернулся, вытащил Ольгу из ступора очень просто. Выгреб ее из кровати, налил водки и заставил выпить. Потом Ольга рыдала, спрашивала, за какие грехи ее угораздило родиться в этой стране, потом пела про мороз, потом разрешила Лобанову заняться с ней сексом. Наутро проснулась с трещащей от похмелья головой — и вернулась на родину.
— Мам, так ты отпустишь? — Нюська аж дыхание затаила, так хотела, чтобы мать сказала «да».
— Отпущу, конечно. Закончишь восьмой класс, английский подтянешь — и дуй в свою Америку.
— Здорово! Слушай, мам, ты, наверное, голодная с дороги! Мы у Нади пироги пекли с навагой. Сами! Вот, я тебе принесла кусок.
— Неужели и тесто сами месили?
— Не, тесто мы в гастрономе купили замороженное. А навагу нам Колька Птицын дал, он ее с пирса наловил. Сейчас чай поставлю.
— Нюсь, чайник еще горячий.
Нюська вытащила из пакета кусок пирога, завернутый в салфетку, развернула и торжественно водрузила его на тарелку. Ей явно нравилось ухаживать за матерью. Выглядел пирог вполне съедобно: румяный, пропеченный, только снизу чуть-чуть, самую малость подгорел. Ольга взяла пирог в руки и попыталась откусить. Тесто откусилось хорошо, а дальше зубы почувствовали сопротивление: ни тесто, ни рыба так сопротивляться не могли. Тогда Ольга начала жевать то, что откусилось, и разглядывать то, что сопротивлялось. Из пирога на нее задумчиво глядела белым круглым глазом наважья голова. А со стула напротив на нее глядела Нюська, и ей явно хотелось похвалы. Ольга сказала:
— Нюсь, очень вкусно, но, по-моему, вы рыбу для пирога недочистили.
— Мам, все дочистили. Я сама чистила — и плавники обрезала, и кишки вытащила. А чешуи у наваги нет!
— Молодец, ты все сделала правильно, вкусный получился пирог, только в следующий раз нужно еще и голову выкинуть, и хребет. Оставляй чистую мякоть. Телефон звонит, послушай, пожалуйста.
— Алло! Хай! Мам, это дядя Мачимура звонит!
— Мачимура-сан, здравствуй, — Ольга перешла на английский. — Что значит, ты прилетел? Ты на «Соколе»? Кого привез? Вас встретить? — и посмотрела на Нюську: — Нюсь, он опять привез кого-то жениться. Вот тебе и веер с гейшами.
Глава 3
— Оля-доча! — Мачимура махал ей от стойки информации.
— Здравствуй, Мачимура-сан, давно ждете?
— Нет, мы ходили, все здесь смотрели, Ичиро впервые в России, ему интересно, — показал Мачимура на своего спутника и познакомил их с Ольгой. В отличие от прошлого, раза этот жених был явно другого полета: лет тридцати пяти, лицо чистое, приятное, на носу — элегантные очки в тонкой оправе из желтого металла. Одет в джинсы, куртку и кроссовки, явно дорогие.
Когда садились в лобановский «Патрол» и грузили багаж, больше всего хлопот доставила красивая круглая коробка, огромная, как будто в ней был какой-то фантастический торт. В багажник она не влезала категорически, и ее уложили на заднее сиденье, рядом с мистером Кавагути. Даже не уложили, а поставили наискосок, вклинив между полом и потолком. Мачимура сел впереди рядом с Ольгой и рассказывал, что Ичиро — бизнесмен, выпускник Гарварда, что ему тридцать пять лет, что он до сих пор строил свою карьеру. Теперь построил и решил жениться. По совету Мачимуры — на русской. Времени у господина Кавагути мало, из своего делового расписания он сумел выкроить две недели, невесту выбрал по фотографии, ему Мачимура показывал. Сейчас вот приедут, устроятся в гостинице и позвонят невесте. Вон, кивнул Мачимура в сторону коробки, и платье даже подвенечное купили.
— Мачимура, а как ты размер выбирал?
— Я показал твое фото продавщице, сказал, на такую невесту надо, как Оля-доча.
— А кто невеста?
Да вот, она, — Мачимура достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и начал тыкать в нее пальцем. Это был групповой снимок по поводу какой-то торжественной встречи Мачимуры в городской администрации. Он показывал на Ингу Смирнову, доцента кафедры иностранных языков Магаданского педуниверситета.
— И она согласна?
— Ну я же говорю, сейчас позвоним из гостиницы ее родителям и скажем. — Мачимура пребывал в полной уверенности, что такому жениху не отказывают. Он щурил и так раскосые глаза и явно предвкушал предсвадебные хлопоты. Жених Ичиро невозмутимо рассматривал сквозь очки мелькавшие за окном пейзажи. «Ох, чует мое сердце, — подумала Ольга — придется мне поработать свахой».
— Ольга, привет! Ну, и как там взаимоотношения власти и СМИ? — Танька Мухина намекала на командировку. Союз журналистов собрал в Москве тусовку из журналистов из разных городов и весей, пригласил парочку европейских аналитиков и устроил трехдневный «круглый стол» с обсуждениями, как быть, если власть вмешивается в работу СМИ. Мероприятие было квелое, протокольное: Союз журналистов отрабатывал какие-то гранты. Но приглашение в Магадан прислали — расстарался секретарь Толик Завадин, который пару лет назад уехал в Москву и там и устроился. Дорогу и командировочные оплачивали. Слава Птицын, главный редактор и отправил Ольгу в столицу, как бы премировав ее за суперрепортаж о забастовке учителей в Тенькинском районе. Заодно избавил на неделю — Ольга прихватила отпускных дней — от истерик Тони Петровой, советника по СМИ магаданского губернатора. Антонина, дама ленинской закалки, напоминала Ольге Ариадну из «Золотой Нелькобы» своей безапелляционностью и желанием искоренить всякую «отсебятину». Гудков, губернатор, Антонину игнорировал — она досталась ему в наследство от предшественника и досиживала до пенсии, — Птицын, главный редактор «Территории» — тоже. И Антонина доказывала свою нужность тем, что звонила лично «проштрафившимся» журналистам и отчитывала их за «непрофессиональность и нелояльность».